и откуда он хотел долететь? Но

вдруг все исчезло: не стало ни холода, ни шума, ни людей.

И только прямо перед носом массивный, исчерканный

серебристыми нитями сверкающий столб. Нефедов даже

протянул руку и тронул кончиками пальцев его холодную

блестящую поверхность.

– Что, твердый, да? – с иронической улыбкой

осведомился Юрий Евдокимович, с УПом в руке. – Ты, что

хотел его лбом попробовать? Я же кричал – не ходи!

– Мне было интересно, есть ли в переходе ступеньки, –

сконфуженно пробормотал Нефедов.

– А у вас были лестницы без ступенек? – сдерживая

улыбку, спросил старший восстановитель. – Конечно же,

все там есть: и ступеньки, и эскалатор, и поезда. Только

перемещаться надо при помощи УПа: он сам придвинет к

тебе все, что угодно. Так на какую станцию ты хотел?

– Нет уж, хватит, – сказал Нефедов, возвращаясь к

дивану, – давай что-нибудь другое.

– Что-нибудь из твоей жизни? Вот об этом мы знаем все

досконально. Какой день, какие минуты ты хотел бы

видеть?

78

– Даже не знаю. Пусть, последний день, когда я был

дома.

13. ОДИНОЧЕСТВО?!

Они сидели на том же диване, и перед ними возник

кабинет Нефедова, в который они смотрели словно бы со

стороны открытой стены. Человека, сидящего за столом,

Нефедов и узнал и не узнал. Это был он сам – старый,

рыхлый, седой. Как легко и успешно принималось им

обновление, если свой недавний старческий вид уже

удивлял. Старик за столом одной рукой перелистывал

страницы рукописи, а другой слабо массировал левую

сторону груди.

– Да, да, – подтвердил Василий Семенович, – сердце у

меня побаливало тогда с самого утра. А это уже вечер…

– Это, когда ты ушел к себе, оставив гостей за столом, –

уточнил старший восстановитель, – мы их можем увидеть

сейчас в гостиной.

В это время старик в кабинете приподнялся из-за стола

и придавлено, испуганно крикнул: «Сережа!» В кабинет

сначала осторожно заглянул, но потом, увидев странный

вид отца, стремительно ворвался сын. Он был в голубой

рубашке и в галстуке с расслабленным узлом. Из открытой

двери слышалась какая-то популярная песенка: там

работал телевизор. «Мне плохо. Скорую!» – задыхаясь,

сказал «тот» Нефедов. Сын уложил его на тахту и бросился

к телефону. Пальцы сына дрожали, и простой номер

скорой помощи он набрал лишь со второй попытки.

– У телефона очень тугой диск, – оправдывая сына,

сказал Нефедов, – но, может быть, хватит? Не могу об

этом. Я хотел бы заглянуть в то время, где была живой

Сашенька.

79

Новая картина возникла так же скоро, хотя тут-то

Нефедов был бы не прочь и передохнуть, чтобы

приготовиться к такой встречи.

Теперь перед ним была кухня, в которой сегодня утром

он завтракал с восстановителями. Но только теперь у

мойки в своем домашнем ситцевом переднике стояла

Сашенька и потрясающе привычно чистила картошку.

Неизвестно, что это был за год: пожалуй, Сашеньке не

было здесь и пятидесяти. Сердце Нефедова пошатнуло

волнистым теплом. Он поднялся, ступил на кухню.

Осторожно, не сводя глаз с жены (заметит или нет?)

подошел вплотную. Она совершенно реальная, видимая до

каждой пряди закрывающей лицо, до каждого

серебристого волоска в этой пряди, до каждой реснички,

была совсем рядом. Нефедов нагнулся к ней и вдруг

ощутил особенный запах ее волос, которого не знал уже

столько лет, но который иногда словно вспыхивал в нем.

Этим запахом была осенена вся его жизнь, а теперь этот

запах и вовсе был воплощением всей его жизни.

– Сашенька, – тихо, с подступившими слезами, позвал

Нефедов.

80

Не слышать его в такой близи она просто не могла. И

все-таки не слышала. Из-под ножа, тонко отточенного

Нефедовым на оселке, распускалась длинная лента

кожуры. Для кого она чистит сейчас свою картошку?!

81

Василий Семенович прикоснулся к ее локтю и тут же

отдернул руку: локтя просто не было. Не поверив в это, он

тут же обеими руками попытался осторожно, словно

песочную, взять ее за плечи, но там вообще ничего не

было кроме пустой, хотя и вполне предметной иллюзии.

Нефедов остолбенел. Одно дело, когда такая иллюзия:

московский прохожий и другое, когда родной человек…

Растерянный Нефедов продолжал стоять рядом с ней.

Жена, собрав все очистки, бросила их в ведро под мойкой,

стала наливать воду в кастрюльку и вдруг, кажется, от того,

что шум воды напомнил ей о возможности звуков, что-то

тихонько запела. Нефедову показалось, что его новое,

сильное сердце вот-вот сорвется от такой нагрузки.

Совершенно обессиленный он вышел из кухни и как-то

боком, вяло опустился на диван.

– Не думал, что ты будешь так переживать, –

сочувственно и даже виновато сказал Юрий Евдокимович.

– Ты же понимаешь, что там ничего не было… Только

видимость одна…

– Да понимаю я, понимаю! – с отчаянием проговорил

Нефедов, закрыв лицо ладонями.

Приходя в себя, он с минуту просидел неподвижно.

Юрий Евдокимович не тревожил его.

– Прости, пожалуйста, меня за слабость, – снова

заговорил Василий Семенович, – но ведь она, как живая…

– В том-то и дело, что «как». Удивительно, что, обретя

бессмертие, ты продолжаешь жить чувствами жизни, в

которой была смерть. Тебя почему-то не утешает мысль,

что все потом будет.

– Ты прав, – успокаиваясь, согласился Нефедов, – надо

как-то перестроить себя, но если б ты знал, какое

одиночество я здесь чувствую.

– Одиночество? – даже с некоторой обидой переспросил

Юрий Евдокимович.

82

– Нет, вы, конечно, хорошие люди. Вы, как боги,

сделали для меня нечто сверхвозможное, но мое

одиночество в разрыве связей с другими людьми. И даже

та истина, что смерти нет, для меня вроде бы и не истина,

ведь я не могу разделить ее с тем, с кем единственно я

соотносим.

Старший восстановитель слушал, грустно покачивая

головой.

– И все же человек, личность – это чудо необъяснимое,

– проговорил он, будто сам для себя. – Ты ведь, можно

сказать, был просеян нами на атомарном сите. Ради

любопытства мы даже прогнозировали твое поведение,

мысли, чувства и все выходило, как нам казалось,

достоверно. А ты вдруг зажил совершенно

непредсказуемо…

– Ну, что я поделаю с собой, – пожав плечами, сказал

Нефедов.

Юрий Евдокимович, растрогавшись его неуместной

виноватостью, ободряюще хлопнул по плечу и поднялся.

– Ну, все! На сегодня хватит, – подвел он итог. –

Пообедаем и отдыхать. Я тебя понимаю. Это синдром

адаптации. После откачки возраста нечто похожее бывает и

с нами. А у тебя это, конечно, потяжелее.

Вернувшись домой, Василий Семенович весь остаток

дня