что он натыкался, гуляя в разных эпохах,

были стены и мебель собственной квартиры. Зато, когда он

вызывал жизнь, некогда шумевшую в этой квартире, то тут

обнаружилась одна невероятная особенность: простым

перемещением УПа иллюзорная картина комнаты легко

совмещалась с реальной. И тогда призраками оставались

только люди. Потрясающе больно было видеть и слышать,

как кричат его маленькие дети, как Сашенька кормит

грудью Сережку или несколькими годами позже Наташу,

видеть себя играющим с детьми или, напротив, не

замечающем их, когда они надоедали. Для детей и жены

существовал лишь тот он, который был в том времени, но

его нынешнего они, конечно, не видели. Иногда дети

влезали в то же кресло, где сидел он. Иногда в это кресло

садилась Сашенька и Нефедов, как бы сливаясь с женой,

переставал ее видеть. Тогда он пересаживался на другой

стул, чтобы видеть, как Сашенька, сидя в этом кресле, что-

нибудь штопает, читает книжку или смотрит телевизор, как

разговаривает с его собственной тенью. Но больше всего

ему нравилось сливаться с «тем» собой, чтобы видеть глаза

жены и детей, устремленные на него. Жаль только, что

долго продержаться в этом положение не удавалось: там

все шло по раз и навсегда установленному руслу, из

которого он просто выпадал. Жутковатым все это казалось

лишь вначале, а потом, напротив, жутковатым стало

исчезновение призраков, после отключения УПа, когда

Нефедов вновь обнаруживал себя в сорок четвертом веке,

видя из окна своей квартиры стремительные леттрамы в

небе города.

А еще Василию Семеновичу понравились путешествия

в разные волнующие моменты детства, когда он мог

видеть себя босым и таким маленьким, каким себя и не

помнил, видеть себя со стаканом парного Зорькиного

молока, видеть мать, которая колола лучины перед дверцей

печки, видеть отца, возвращающегося с работы с темными

92

от въевшегося мазута руками, видеть троих своих братьев и

двух сестренок. Многое, казалось, уже напрочь забытым,

но включалась конкретная картина, и Нефедов тут же

обнаруживал все это в собственной памяти. И все это было

93

бы потеряно, не случись воскрешения! Как же мало знал и

помнил он тогда собственную жизнь! Он любил музыку,

книги, живопись, но самым волнующим произведением

оказывалось для него собственное прошлое. Да и у кого

это не так?

И все же это была лишь информация, со своими

логическими законами. Чисто теоретически в ней можно

было изменить что угодно и тогда весь мощный

информационный материк, как бы «пересчитывался» по

новому варианту. Каких только поправок не вносил

Нефедов в прошлое, чтобы понять значимость того или

иного события, того или иного человека. Ради интереса он

убрал однажды из этой системы социалистическую

революцию семнадцатого года и в новом варианте

действительности не обнаружил вдруг ни себя, ни

Сашеньки, ни даже своих родителей. В новом варианте на

месте его города был совсем другой город, с другими

заводами, улицами и другим названием. Но этот вариант

был уже как-то не интересен…

Заглянул Нефедов и на рабочий канал своего

восстановления. И тут он был просто обескуражен. Его

жизнь для восстановителей, и впрямь, было лишь суммой

материала. Каждое его шевеление, жест отображались тут

массой цифр, графиков, демонстрируемых на

параллельных экранах. Тут же шли цифры,

характеризующие изменение различных его биологических

характеристик, химических показателей, счет количества

молекул, из которых он состоял в ту или иную секунду

жизни и прочее, прочее, прочее… В рамках рабочего канала

находился еще некий монологовый подканал, по которому

шел его воссозданный, постоянный внутренний монолог,

выражаемый словами, вереницей различных

представлений, цветов, запахов. Василий Семенович был

поражен тем, как точно соответствовало это тому, что и

впрямь происходит в голове… И тогда он отыскал время

94

молодости, время любовных интрижек, если не сказать о

них проще. Обнаруженное повергло его в отчаяние:

восстановители знали обо всех его мелких, иной раз не

особенно чистых, как ему казалось, мыслишках и

намерениях. Конечно, чего не бывает в молодости, но кто

же все это открывает?! А тут это мог узнать любой

любопытный. Знает это и Мида! «Я вас изучила…» И после

этого она называет его необыкновенным?! «Да кто же

позволил вам так вивисекировать мою жизнь!» –

оскорблено воскликнул Нефедов в адрес восстановителей,

однако, сразу и успокоился: да ведь не сделай они этого,

ему бы и раздражаться сейчас не пришлось.

15. ЧЕМОДАННОЕ НАСТРОЕНИЕ

Юрий Евдокимович появился, как они и условились, в

конце недельного затворничества Нефедова.

– Что-то помято выглядишь, – заметил он. – Мида

говорит, ты даже на зарядку перестал выбегать. Что, все

просмотры?

– Они…

– У нас к тебе дело. Не хочешь ли ты переселиться в

другое место?

– Давно пора, – согласился Василий Семенович. – Я же

мешаю вам здесь. Кстати, жилплощадь при переезде

можно и урезать.

– Зачем? Живи, как привык… Мы хотели переселить

тебя прямо сегодня.

– Но пусть все мои вещи сохранятся, – предупредил

Нефедов, не зная чего ожидать от такого кочевья.

– Это само собой.

– А на завтра можно отложить?

– Можно и на завтра, – пожав плечами, согласился

Юрий Евдокимович.

95

Как только он ушел, Нефедов бросился в квартиру,

схватил тряпку и ведро. Стыдно сказать, но за последнюю

неделю он даже пыль в квартире не протер. Конечно, все

эти шкафы будут ворочать какие-нибудь механические

помощники, но грязь-то увидят все.

С уборкой он закрутился часов до четырех и обедал

почти на ходу. Однако, уже все промыв и протерев,

обнаружил полную несуразность своей суеты. Ведь теперь

предстояло увязывать книги, рукописи, тряпки, так что

пыли и мусора из разных углов еще натрясется. В этот

день ему было не до телевизора, и не до УПа. Работал он

до той поры, пока город не погасил огни, пока на его

бытовую суету двадцатого века не взглянули все такие же

бесстрастные звезды вечного космоса. Уставший Нефедов

махнул рукой на эту бесконечную работу, охолонулся под

душем, доплелся до кровати и отключился.

Утром вместе с Толиком и Юрием Евдокимовичем в

«предбанник» пришли двое подтянутых мускулистых ребят

в голубых брюках и рубашках с «родинками»-

переводчиками в ушах. Здороваясь с ними и чувствуя их

жесткие ладони, видя мускулы под короткими рукавами

рубашек, Нефедов подумал, что он ошибся, ожидая

роботов. Решив, что тянуть с канительным делом нечего,

тем более что последние узлы были довязаны с утра, он,

как хозяин, предложил начинать.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он, распахивая

дверь.

– Зачем? – с недоумением спросил один из помощников