В Риме новости о его смерти произвели эффект разорвавшейся бомбы. Агриппина приказала обыскать комнаты своего мужа, и там неизбежно были найдены свидетельства колдовства и магических заклинаний: кости, амулеты, грубо сделанные куклы в виде человека, дощечки с начертанным именем Германика. В своем последнем желании покойный просил справедливого суда над Пизоном и Планциной. Быстро распространившиеся слухи несли сведения о крепкой связи между наместником и его женой, с одной стороны, и Тиберием и Ливией — с другой. Лишь немногие сомневались в виновности Пизона. Агриппина с детьми сошла на берег в Брундизиуме (ныне Бриндизи), везя с собой урну с прахом Германика, и отправилась в путешествие в Рим, которое станет триумфальным. Ее траурная одиссея, которую сопровождали опечаленные толпы, нашла широкую поддержку и закрепила мнение о мученичестве Германика и ее собственной роли как преданной, страдающей вдовы. Примечательно, что Тиберий с Ливией отсутствовали на залитой светом факелов церемонии захоронения праха Германика в мавзолее Августа. Это еще более разожгло неблагоприятные слухи. Когда начался суд, Ливия выступила в защиту Планцины и обеспечила ее оправдание. Тиберий не предпринял никаких усилий в пользу Пизона, за исключением того, что приказал восстановить разбитые озлобленной толпой общественные статуи бывшего наместника. «Пусть никто не обращает внимания ни на слезы Друза, ни на мою печаль», — обратился он к магистратам, как свидетельствует Тацит. «Во всем остальном пусть оно [дело] разбирается в соответствии с заведенным порядком». Обвиняемый совершил самоубийство, правильно оценив общее настроение: в какой-то момент перед зданием собралась толпа с намерением расправиться с подсудимым.

Неожиданная смерть Германика стала переломным моментом правления Тиберия. Агриппина затаила яростную ненависть к человеку, который однажды был ее приемным отцом, со временем это чувство усилилось и окрепло, оно пробудило и объединило людей, недовольных императором. Она испытывала не только отвращение, но и страх, поэтому не осмеливалась есть за столом у Тиберия, не передав вначале еду человеку, пробовавшему ее на вкус. Подозрения Агриппины, члена большой семьи Тиберия, вхожей во дворец, вызвали широкое беспокойство римлян относительно доброжелательности императора. Учитывая отказ Тиберия потакать настроениям толпы, таинственная смерть его обаятельного и популярного наследника — единственного члена семьи, способного составить ему конкуренцию на трон, — вызвала всеобщие мрачные предчувствия. В историографии Тиберия события, окружающие смерть Германика, служили оправданием для чрезвычайно негативной характеристики наследника Августа, которая стала притчей во языцех. Современник Тиберия, Филон Александрийский, одобрял дар мира «и благословение мира до конца его жизни с неослабевающей щедростью руки и сердца», которыми он наделил империю.[80] Светоний, Тацит и Дион Кассий, более заинтересованные жизнью в Риме, особенно в сенаторском Риме, представляют нам человека, все поступки которого открыты для негативного толкования.

В случае Светония этот «второй» Тиберий, в основном шестидесяти- или семидесятилетний, создает проблемы для автора, поскольку автор придерживается древней идеи о неизменности характера (несмотря на неоднократное резкое изменение политики и идейные искания некоторых из его двенадцати героев). Рассуждая по ходу своего повествования, он находит свидетельства жестокости в детстве Тиберия. Как недвусмысленно указывает Тацит, этот жестокий порыв, определяющий «настоящего» Тиберия, ускользает из виду только в результате осознанного фарисейства. Светоний рассказывает о примерах просвещенности и добросердечия Тиберия: его терпения («непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки он переносил терпеливо и стойко») и веры в свободу слова и мыслей в свободной стране — автор позволяет нам сформулировать собственное мнение. Время от времени он указывает нам направление: «Постепенно он дал почувствовать в себе правителя. Долгое время поведение его, хотя и было переменчивым, но чаще выражало доброжелательность и заботу о государственном благе». Отметая в сторону инсинуации, можно сказать, что такой Тиберий — добросовестный и заботливый государственный служащий — неизвестен современной широкой публике. Его затмевает старик-извращенец, испытывающий наслаждение, когда языки мальчиков под водой касаются его гениталий; монстр, созданный сплетнями и собственным вымыслом Светония. В данном случае автор не может придерживаться двух взаимоисключающих точек зрения. К нему на помощь приходят два фактора: доминирующее влияние Сеяна и добровольная ссылка Тиберия на Капри. Последнее предполагает завершение одной главы и начало следующей, а также помогает понять, почему меняется тон повествования. Перед ссылкой в события вмешивается Сеян, который, подобно сценическому «богу из машины», развязывает узлы противоречий между двумя Тибериями Светония. Здесь он служит катализатором. С этого времени в характере нашего героя преобладает злодей.

В сентябре 23 г. н. э. Тиберий замаскировал скорбь по поводу смерти своего сына Друза. Он сократил срок официального траура, а поведение императора на приеме посетившей его делегации указывало, что он уже забыл о тяжелой утрате. Мы знаем, что Тиберий умел скрывать свои чувства на публике. Двумя годами ранее он сделал сына консулом во второй раз, на следующий год наделил его властью трибуна. Он также доверил Друзу опекунство над старшими сыновьями Германика и Агриппины, своими наследниками в следующем поколении. Это был шаг, который в некоторой степени ограничивал возможности Агриппины и сводил к минимуму ее дурное влияние на детей. Тиберий действовал по принципу Августа. Со смертью Германика Друз стал наследником отца: официальные должности и наделение властью вымостили ему дорогу к трону, но капризы судьбы требовали наследника во втором поколении. Причиной этих событий был прагматизм, а не доброе расположение духа. Как и в борьбе Августа за преемственность власти, данный шаг определялся необходимостью.

В этом случае Тиберий, как показалось, выбрал другого помощника в управлении государством. В речи, произнесенной в сенате в 20 г. н. э., когда Друз был еще жив, предполагалось, что Тиберий возложил доверие на человека, который недавно сменил его отца на посту префекта преторианской гвардии, — Луция Элия Сеяна. В течение следующих десяти лет правления Тиберия именно Сеян, а не кто-либо из членов императорской семьи, ближе всего подошел к осуществлению власти. Некоторое время он пользовался ею с прямого одобрения принцепса. Впоследствии падение Сеяна оказалось таким же стремительным, как его взлет.

Его имя стало символом честолюбия. Сеян происходил из этрусского всаднического рода, но был усыновлен семьей сенатора Квинта Элия Туберона в Риме. Трудолюбивый и беспринципный (Тацит сообщает, что он продавал свою сексуальную благосклонность «богачу и моту Апицию» предположительно в целях продвижения), он выбрал карьеру отца и «путь чести», чтобы пробиться в элиту общества. Сеян стал другом Гая Цезаря. Позже он настолько пленил Тиберия, что тот, по словам Тацита, «обычно непроницаемый для окружающих, с ним одним оставлял свою скрытность и настороженность».[81] Сеян присоединился к отцу как сопрефект преторианской гвардии, и это положение помогло ему получить привилегированный доступ к императору Он стал чаще видеть Тиберия, когда тот приказал расположить все девять подразделений преторианцев, шесть из которых прежде находились под Римом, в едином лагере на Виминальском холме.[82] Кроме того, это усилило политическое влияние преторианской префектуры, как быстро понял Сеян вслед за назначением отца префектом Египта. Он избрал политику, благодаря которой сделался бы незаменимым для Тиберия. Главным его методом стало руководство сетью платных доносчиков, которые предоставляли свидетельства, необходимые для привлечения к ответственности за измену. Отчасти из-за влияния Сеяна такие судебные процессы стали особенностью правления Тиберия, жертвами которых был прежде всего класс сенаторов, и эти столкновения между императором и сенатом отражаются в сильной неприязни к Тиберию со стороны авторов всех основных исторических источников, за исключением Веллея Патеркула. Приговоры зависели от серьезности преступления и безжалостности судей (это качество Светоний приписывает Тиберию на том основании, что его жестокость не ослабла после падения Сеяна). Римских сенаторов поразил страх, а он, в свою очередь, порождал недоверие друг к другу в этом замкнутом, но достаточно широком сообществе, поскольку таинственная сеть осведомителей не подчинялась принятым внутри него правилам. Страх сенаторов способствовал обострению маниакальной подозрительности Тиберия, и это усилило его зависимость от своего телохранителя-преторианца. Тиберий начал открыто признавать, что этот циничный выскочка является его «партнером по расстановке силков». Он приказал поставить статуи Сеяна не только в общественных местах столицы, но и в лагерях легионеров по всей империи (только сирийские легионы отказались от этого знака неуместной лести, что позже принесет им награду).