девушек и глумиться над их телами. Поскольку я никогда не делал подобного и не чувствовал к этому склонности, то предположил, что мы с подсудимым все-таки разные люди и мыслим совершенно по-разному. Во-первых, хоть судебно-психиатрическая экспертиза признала его вменяемым, психически здоровым человеком его тоже не назовешь. Согласитесь, если человеку приходят в голову идеи убивать для собственного удовольствия, значит, у него в голове сбиты какие-то важнейшие настройки и в целом он мыслит иначе, чем мы с вами. Я не специалист в области душеведения, но рискну предположить, что в глубине души Кольцов тяготился собою, страдал от своей мании, желал помощи, и наш уважаемый психиатр нашел к нему подход. Возможно, достучался до каких-то остатков совести или зашел с чисто практической стороны. Сказал, что раз милиция в тебя вцепилась, то не отвяжется и доказательства найдет, в этом будь спокоен. Так что лучше пиши явку с повинной, это твой единственный шанс сохранить себе жизнь. Кроме того, мог пообещать, что судебно-психиатрическая экспертиза признает его невменяемым.

Ирина кивнула. Но спросила:

— Но, с другой стороны, Анатолий Иванович, почему он тогда все тела не выдал?

— А на всякий случай. Вероятно, надеялся, что я вынесу приговор по всем эпизодам, и тогда он сможет столько лет апелляции писать, сколько люди не живут, но вы, Ирина Андреевна, знаете мой принцип: что доказано, то доказано, а что не доказано — извините. Зачем я буду включать сомнительные эпизоды, когда он и так себе на три вышака наговорил? Безусловно, жаль родных, которые не получили официального подтверждения, что убийца наказан, но вы не хуже меня знаете, как дорого обходится в нашем деле жалость.

— Это правда, — вздохнула Ирина, — тем более что сейчас он наконец начнет признаваться, где спрятал тела, чтобы отсрочить исполнение приговора.

— Увы, Ирина Андреевна, многострадальному советскому народу еще минимум пару лет придется обеспечивать его баландой. Также я не исключаю, что Кольцов сознался далеко не во всех своих преступлениях. Сейчас посидит, заскучает и начнет каяться, ибо каждый новый труп — это допросы, выезды, следственные эксперименты, а в перспективе и новый суд, то есть интересная и насыщенная жизнь, пусть и в камере смертников.

— Вы думаете, за ним еще что-то есть?

— Совершенно не исключаю такой возможности.

— Господи, а на вид совсем обычный человек, на таком в толпе взгляд не задержится…

— А вы кого хотели видеть на скамье подсудимых? — засмеялся Дубов. — Черта с рогами и копытами?

— Нет, конечно, но все равно странно, что такие чудовищные преступления совершаются самыми обычными людьми.

Дубов погладил свою сияющую лысину и легонько кашлянул:

— Ирина Андреевна, а зло никогда не больше человека. Нам хочется, чтобы это было не так, недаром художественная литература и изобразительное искусство создали огромное количество образов чертей, демонов и прочих чудовищ, в которых человечество пытается переселить имманентно присущее ему зло. Но, к большому сожалению, как бы мы ни старались себя обмануть, зло внутри нас и нигде больше.

Ирина со вздохом развела руками, а Дубов вежливо поднялся из-за стола, чтобы проводить ее до двери кабинета. Прощаясь, он повторил, что «дорогая Ирина Андреевна» всегда может к нему обратиться за советом и вообще по любому вопросу, а особенно он будет рад, если у нее появятся какие-нибудь соображения по делу Кольцова, пусть даже она укажет на его ошибку. Ибо ошибки, наставительно заметил Анатолий Иванович, надо исправлять, а если это невозможно, то хотя бы использовать негативный опыт в дальнейшей работе.

Не успела Ирина вернуться к себе, как ее вызвал Павел Михайлович и, сияя от радости, сообщил, что поручает ей прекрасное дело, которое не только легко в рассмотрении, но и поможет ей засветиться в высших сферах.

— Да, да, знаю, что вы никогда не руководствовались конъюнктурными соображениями, — поспешно добавил председатель, — но жизнь есть жизнь, и если есть возможность продемонстрировать свой профессионализм под пристальным взором власть имущих, то надо это сделать, не стесняясь.

Ирина поморщилась, примерно представляя себе, о чем пойдет речь.

— Дело совершенно ясное, при этом от вас никто не ждет процессуальной эквилибристики.

— Н-да?

— Ирочка, у нас ведь гласность на дворе, а в головах — новое мышление, — засмеялся председатель, — подтасовывать факты и закон под нужный тебе приговор уже не получается.

Ирина пожала плечами.

— Это правда, Ирочка, и это понимает даже сам подсудимый. Если мы с вами будем применять номенклатурные привилегии к главному борцу с номенклатурными привилегиями, это дискредитирует его борьбу, а заодно и всю перестройку.

На душе у Ирины стало совсем кисло, ведь теперь она точно знала, о ком идет речь.

В принципе, дело и вправду представлялось несложным, и она спокойно взялась бы за него, будь подсудимый рядовым обывателем, но это была заметная в городе и даже во всей стране фигура, и Ирине невольно претила шумиха, которая уже поднялась вокруг дела, и она усилится стократ, когда начнется судебный процесс.

Особенно теперь, когда пресса под соусом гласности начинает кормить народ клубничкой и жареным, один неверный шаг, и приобретешь не серьезную репутацию, а сомнительную славу, между тем Егор уже взрослый, и не хотелось бы, чтобы он узнавал о специфике работы матери из газетных статей.

Очевидно, Павел Михайлович решил проверить ее по всем параметрам, включая устойчивость к дешевой популярности.

Эх, и когда-то она ведь серьезно думала, что после того, как получит диплом, экзамены в ее жизни закончатся…

Вернувшись к себе в кабинет, Ирина закрыла дверь на легкую задвижку, сбросила туфли, положила ноги на специально для этой цели свистнутый у председателя из кабинета пуфик, откинулась на спинку стула и приступила к изучению нового дела.

Борис Витальевич Смульский в сорок пять лет был уже профессором, деканом экономического факультета университета, но настоящий успех пришел к нему совсем недавно, когда он очень удачно поймал ветер перемен в паруса своей судьбы.

Как коммунист, он одним из первых поддержал нового генсека и первым же публично заявил о необходимости экономических реформ. Чуть-чуть раньше, чем это сделалось общим местом, в последние дни, когда еще можно было получить по губам за подобные высказывания. Можно сказать, отважный горнист протрубил зарю перестройки, ну а дальше покатилось.

Борис Витальевич в одночасье сделался популярной персоной, он давал интервью по телевизору, выступал с публичными лекциями, статьи его одна за другой печатались в периодической печати.

За годы застоя людям надоели напыщенные политические обозреватели, долдонящие о кризисе капитализма, загнивающем Западе и о том, что Маргарет Тэтчер в сотый раз признана самым непопулярным премьер-министром Великобритании, что, однако, не помешало английскому