Настю рвало неукротимо. Валентин Иванович растерялся не на шутку. Он не знал, как обращаться с беременными, страдающими токсикозом. Не было у него подобного опыта. В машине ничего не было, ни воды, ни салфеток. Выпотрошив в панике карманы, обнаружил носовой платок, подошел к Насте, которая билась в непрекращающихся спазмах.

– Вот, возьми, – произнес, как заботливый отец, испытывая при этом невыносимую горечь от происходящего. Он, конечно, виноват. Он должен был предвидеть последствия. Не стоило тащить девчонку за сотни верст ради спасения любимого оболтуса.

– Спасибо, – тихо произнесла девчушка, – извините меня, пожалуйста. – Настю опять стало рвать с неукротимой силой.

Чубов осторожно прикоснулся к тонким плечикам, которые ходуном ходили у него под руками, ему хотелось выть, выть, как загнанному и обессилевшему зверю, в это черное небо, на глупую и равнодушную луну. Эти хрупкие плечики, детское тело, бьющееся в страшном ритме рвотных конвульсий, вызывали сумасшедшую боль. Он не мог отпустить Настю, не имел права, она должна была чувствовать, что с ней рядом есть живое существо.

О небеса. Мир перевернулся. Эта несчастная еще и извиняется перед ним между безудержными приступами рвоты. Воистину поверишь в многочисленных блаженных и святых. Сама вся синяя, лица нет, глаза потухли. Не нужно быть эскулапом, чтобы понять, что человеку практически невмоготу, что держится эта былиночка из последних сил. Да что ж такое творится на белом свете? Почему столько несчастных людей образовалось вокруг? Ведь не для того они приходят в этот мир, чтобы страдать. Должно быть у них иное предназначение. Должно, но получается совсем по-другому. Наверняка эта девочка не такая уж великая грешница, а хлебает в свои неполные двадцать лет по полной программе только потому, что искренне полюбила и поверила своему избраннику.

А ему, старому и искушенному, ему, который любил и верил до изнеможения, преданному с изысканной жестокостью и иезуитской изобретательностью, что делать? Или убиваться оттого, что жизнь разрушена и покатилась в никуда, или помогать этому несчастному картофельному ростку? Сумасшедший дом. Александровы на грани помешательства от свалившегося на их семью несчастья. Антон в беде, неизвестно, что сейчас происходит с мальчиком. А он стоит на загородном шоссе в полном бессилии перед изнемогающей девочкой, которой ничем, кроме носового платка, не может помочь, и впервые за все прожитые годы не понимает, что делать дальше.

Он не помнил, как довез Настю домой, сработало чувство родительской жалости и глубокого сочувствия к девочке. Кто бы его пожалел. Никогда в жизни ему не было так плохо. Нервы, мысли, чувства – все было обнажено до предела. Болела не душа, плохо было всему организму. Саднила и кровоточила каждая жилочка. Он умирал, умирал не физически, а морально. Страшнее муки он не испытывал за все прожитые годы.

Хотелось добраться до дома и позвонить Лере. Он еще оставлял для себя малюсенькую надежду, хотя, если честно, с предельной ясностью понимал, что жизнь разрушена. И все равно где-то пульсировала надежда, что все каким-то чудесным образом образуется. Он был не способен в один миг изменить отношение к любимой женщине. Теплилась маленькая, как желтенький, незащищенный цыпленок, надежда, что он вошел не в ту реку.

Ничего не изменилось, только вся жизнь пошла под откос. Все наваждения, глупый и странный морок. Он любит Лерочку, и она любит его, он это точно знает. И в этом заключен смысл их совместной жизни. И пошли на фиг все эти непредсказуемые звонки и угрозы. Ах, пошли! Вся эта глупая теория выдержала бы критику, если бы Лерочка спокойно дремала в номере, но его надежда уехала в неизвестном направлении в попытке осуществить свою странную мечту. Он не посмел бы никогда в жизни нарушить ее санаторный покой. Ему бы никогда не пришло в голову подозревать свою жену в измене или не доверять ей. Но так сложились обстоятельства. И сейчас ему решать, что правда, а что ложь. Субстанции неординарные, учитывая все, что произошло за последние сутки, но все равно, это еще не момент истины.

Это все мелочи житейские. Впрочем, кто решил, что мелочи в этой жизни, а что нет? Когда он ехал в санаторий, впервые понял крик женской души: «За это можно все отдать». Хотя в принципе в тот момент терять ему, по большому счету, было нечего. Он сейчас приедет домой, позвонит Александровым, а потом, зажимая душу в кулак, позвонит своей женщине. Он уже знает, что его жизнь закончилась, но ему все равно хочется услышать любимый голос. Пусть все останется как есть. Он забудет как страшный сон эту поездку в подмосковный санаторий. Он не желает ничего знать, слышать и видеть. Ему не нужны чужие тайны.

Едва добравшись до дому, он первым делом позвонил Александровым. Услышав торопливое «Да», в котором звучала надежда, Чубов понял, что ситуация в доме друга не изменилась ни на йоту. Так и оказалось. Сыщик на связь не выходил, новостей по-прежнему не было. Не рассусоливая, он сообщил Сергею, что его путешествие за город не принесло результата. Желать спокойной ночи в такой ситуации было глупо. Дотянуть бы до рассвета без сердечного приступа, и то неплохо. Пробормотав виноватым голосом: «Держись и звони, если что», – Валентин Иванович положил трубку и крепко задумался, что делать дальше.

Несмотря на страшную усталость, сна не было ни в одном глазу. Второй час ночи. Звонить? Наверняка с женой все в порядке, она счастлива и считает, что он в полном неведении. Если он сейчас позвонит, обратной дороги не будет. Он ее потеряет окончательно и бесповоротно. А так хотелось позвонить! Руки чесались, сердце свербило от невыносимой боли. Если он сдержится, позвонит утром, в обычное время, то у него еще останется надежда, малюсенький шансик разобраться во всем и все вернуть на круги своя. Так и сидел, вертел проклятую трубку в руках и никак не мог принять окончательного решения. Прошло больше часа, наконец он положил телефонную трубку на свое законное место. В ту же секунду телефон зазвонил. Задыхаясь от страха, Чубов схватил трубку.

– Не спишь, рогоносец?

Чубов ожидал чего угодно, только не возвращения вчерашнего кошмара.

– Кто ты? Чего ты от меня хочешь? Ты знаешь, где находится моя жена? Отвечай, сволочь! – Валентин Иванович кричал, не замечая этого.

– И чего так орать? – паскудно хихикнули на другом конце провода. – Жена твоя жива и здорова, чё ей сделается, твари?

– Не сметь, – Чубов чуть не захлебнулся от злости, – не сметь так говорить о моей жене, слышишь, ты!

– А будешь орать, я трубку положу. И звонить больше не стану. Хрен с тобой. Подумаешь, барин какой выискался. Орет еще.

– Я не буду больше кричать. Говори, чего ты от меня хочешь. И где моя жена?

– А угадай с трех раз, чего я хочу. Вот непонятливый народец пошел. Сами жрут в три горла, жируют в своих столицах, так им кажется, что все так живут.

– Сколько? – До Чубова наконец дошло, что он старый маразматик, страдающий от приступов беспричинной ревности. Что все гораздо проще и в то же время опаснее и страшнее. Ясно как день, что жену его заставили каким-то образом покинуть санаторий, держат в заложницах, чтобы выманить у него приличную сумму. Слепец, сразу выдумал мифического любовника, страдать начал. А ему не страдать, ему Лерку нужно спасать немедленно.