Когда Зои наскучило, или она испугалась обсуждать темы, о которых не имела понятия, она позвала Фиакру, Гаруа и третьего мушкетера Колма (я называла его Кабаист, что по-ирландски значит «капуста»). Ни разу в жизни у меня не оказалось случая нормально поговорить с ним. Зои завладела Гаруа и уединилась с ним, Фиакра достался Лауре, так как Зои больше не интересовалась им, а Кабаист и я оставались на месте и смотрели на море, пока остальные катались по песку, издавая невнятные звуки. Время от времени Кабаист прикладывался к водке, так что я в любой момент могла подвергнуться нападению. Захватив горлышко губами, он в очередной раз набрал в рот жгучей жидкости, и я стала ждать, когда он запечатлеет на моем лице мокрый, неряшливый, пахнущий водкой поцелуй, который причинит мне боль и спровоцирует позывы к рвоте.

Однако он не спешил.

— Сочувствую тебе, — тихо проговорил он.

От неожиданности я онемела, ощутив наплыв самых разных чувств. Не в состоянии ничего сказать, я и смотреть на него тоже не могла. Смотрела в другую сторону, и ветер трепал мне волосы, закрывая лицо и пряча горячие слезы, которые бежали по щекам.

Меня растоптали, и это было очевидно. Я поставила под сомнение время, и время показало, что я уже не такая, какой была до смерти отца.

Когда я надолго покидала дом, скажем, на время школьной экскурсии за границу или на время поездки с подружками за покупками в Лондон, я всегда брала с собой что-то, напоминавшее мне о нем, — какую-нибудь необременительную безделушку. Однажды на Рождество мы с родителями оказались в гостиничном буфете, и папа стащил крошечного пластмассового пингвина, украшавшего пудинг, и потом сунул его в мой десерт. Таким образом он хотел повеселить меня, но поскольку тот день для меня не отличался от всех остальных, когда я не находила ничего смешного в его поступках и словах, то пингвин, не вызвав у меня никаких эмоций, перекочевал в мой карман. Прошло несколько месяцев. Я была не дома, и вдруг, случайно опустив руку в карман и нащупав пингвинчика, рассмеялась. Хотя и с опозданием, да еще в отсутствие папы, его шутка повеселила меня. В тот же день я переложила пластмассовую фигурку в косметичку, и она стала путешествовать со мной по миру.

Знаете, есть такие вещи, на которые стоит только поглядеть, и они сразу же соединяют тебя с домом, — в общем, с чем-то или кем-то дорогим. Сентиментальной меня трудно назвать; я никогда не была особенно привязана к вещам или людям. И не принадлежала к тем из моих знакомых, которые, стоило им заметить некий пустячок, едва не плакали, потому что задним числом вспоминали, скажем, о каком-то домашнем происшествии, и в эту секунду словно чертенок нашептывал им в ухо, как они были в то время счастливы. Со мной все происходило иначе, так как я возила с собой, например, пингвинчика, чтобы не ощущать полного и абсолютного одиночества. И дело не в сентиментальности, а в простом и застарелом ощущении незащищенности.

Естественно, я не чувствовала ни малейшей привязанности к своему новому дому. Да и пробыла-то я в нем всего пару дней, прежде чем совершилось великое переселение к Зои вместе с книгой, которую я взяла в передвижной библиотеке и которую захватила с собой. У меня все еще не получалось отпереть замочек и, уж точно, не было намерения читать ее в доме Зои, тем более когда подруги рассказали о своем новом развлечении — только послушайте! — гулять без нижнего белья. Если честно, мне было смешно. Я видела фотографию американской телезвезды Синди Монро, в которой шесть с половиной стоунов веса[28], пять футов роста, когда она вылезала из автомобиля перед клубом, едва освободившись после сорокавосьмичасовой тюремной отсидки за вождение в пьяном виде. И на ней не было трусиков. Зои и Лаура сочли это большим шагом вперед в деле самоутверждения женщин. Я же думала, что, когда освободительницы женщин сняли лифчики и сожгли их, они вовсе не думали о подобном продолжении. Конечно же я сказала об этом девоч кам, и Зои смерила меня своим особым взглядом, прищурившись так, словно она была Королевой сердец[29], и задумалась, «казнить ее»[30]или не казнить. Однако почти сразу она широко открыла глаза и произнесла:

— Ну да, правильно, на моем топе был такой большой вырез сзади, что я все равно не могла бы надеть лифчик.

Большой вырез. Совсем мертвый. Любимые фразочки Зои. Или есть вырез, или его нет. Не сомневаюсь, что он был.

Во всяком случае, когда меня отослали к Зои — «отправили прочь», точнее говоря, — у меня появилось ощущение, что мне приказано посидеть в углу и подумать о том, что я совершила. Несмотря на то что я ехала домой и должна была бы вновь почувствовать себя как прежде, ничего подобного не было и в помине. Оказалось, что я привезла в Дублин частичку своего нового мира. Я привезла книгу, и ни на минуту я не забывала, что она лежит в моем чемодане, даже пока спала на выдвижной кровати в комнате Зои и пока мы болтали с Зои обо всем на свете. Я не забывала, что эта непрочитанная книжка из моего нового отвратительного мира слушает меня и пытается понять, как я жила прежде. У меня была свидетельница. И мне захотелось отослать ее домой, чтобы она рассказала всем нашим сверстникам, как я тоскую о своей недавней жизни. Книга стала моей маленькой тайной от Зои и Лауры, утомительной и бесполезной, но все же тайной, которую я прятала в чемодане.

Итак, когда «лендровер» Артура повернул к боковому входу дома в Килсани и меня вновь впихнули в отвратительную не-жизнь, я решила взять книгу и отправиться на прогулку. Я знала: если не пойти в дом и не поведать Розалин о гуляньях без трусиков, она умрет от ожидания, поэтому, призванная судьбой всех наказывать, я отправилась бродить по окрестностям. Еще я знала, что найду маму на том же месте, в ее качалке, на которой она не качается, однако позволила себе помечтать, будто все совсем не так, и она, голая, делает пируэты в саду или что-нибудь еще в таком роде.

Пока мне не представился случай обойти окрестности, ведь я всего лишь один раз прошла прямиком к замку и обратно, однако сто акров земли оставались пока не изученными. В прошлом все мои визиты ограничивались чаем и сэндвичами с ветчиной в тихой кухне Розалин, пока мама беседовала о безразличных мне вещах с моими странными дядей и тетей. Я бы все сделала — съела бы двадцать мокрых сэндвичей с яйцами и два куска любого кекса, — лишь бы выбраться из кухни и погулять в саду, который окружал дом со всех сторон. Больше меня ничто не интересовало. Видно, негодный из меня получился бы исследователь или путешественник, так как движение всегда утомляло меня. Никогда я не испытывала желания потянуться за чем-то, лежащим чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. И в тот день никаких перемен в себе я не ощутила, однако мне было грустно, поэтому, взяв книгу из чемодана, я отправилась в путь, предоставив шмыгающему Артуру отнести чемодан в дом.