Но едва мой затылок коснулся стены, женщина умолкла, и я, тотчас открыв глаза, немного отодвинулась.

Потом огляделась. Никого не увидела, значит, и она не могла меня увидеть. Стоило моему сердцу вновь забиться в более или менее привычном ритме, как так называемое пение возобновилось. Я двинулась вдоль стены, не отрывая ладони от серой каменной кладки, словно фиксируя, где есть паутина, где раскрошился камень, где он остался гладким, а где торчат острые края. Так как деревья больше не исполняли роль моего личного зонтика, то я оказалась во власти жаркого солнца. Неожиданно стены не стало, и, подняв голову, я увидела большую, украшенную резьбой каменную арку.

Сначала я сунула внутрь голову, чтобы меня не заметила таинственная певица, и обнаружила обнесенный стеной сад — насколько я могла заметить, в отличном состоянии. Со своего места я разглядела множество роз; разбитые у подножия вьющихся роз большие клумбы с распустившимися цветами, которые с двух сторон обрамляли дорожку, что шла от другого входа. Расхрабрившись, я сделала несколько шагов, чтобы осмотреть остальной сад. В центре были другие цветы — герани, хризантемы, гвоздики и такие, названия которых я не знала. Цветы росли в подвесных корзинах и больших каменных горшках с резьбой, обрамлявших дорожки. Мне с трудом верилось, что я на самом деле вижу подобный оазис, как будто у некоего человека в руках оказалась шипучка, человек потряс ею и открыл бутылку, после чего внутри обваливающихся стен все кругом залила шипучая красота. Пчелы летали от цветка к цветку, виноград карабкался вверх по стенам, окружавшим прекрасные растения. Я вдыхала аромат розмарина, лаванды и мяты, которые росли неподалеку. В углу стояла маленькая теплица, а рядом с ней около дюжины деревянных ящиков на ножках, и только тогда мне стало ясно, что любопытство завело меня слишком далеко, я вторглась в чужие владения. Пение прекратилось.

Я понятия не имела, чего ждать, и уж точно не ожидала увидеть то, что увидела. Пение доносилось до меня с другого конца сада, и там стояла женщина, смотревшая на меня так, словно я прилетела с другой планеты. На ней было нечто вроде скафандра, голова повязана черной вуалью, на руках резиновые перчатки и на ногах невысокие резиновые сапожки. Она смотрела на меня так, будто только что вышла из космического корабля на территорию, зараженную после взрыва атомной бомбы.

Неловко улыбнувшись, я помахала ей свободной рукой:

— Здравствуйте. Я пришла с миром.

Женщина стояла неподвижно, как статуя, и пристально смотрела на меня. Мне стало немного не по себе, и, как обычно в таких случаях, я выпалила:

— Какого черта вы на меня так смотрите?

Не знаю, как она восприняла мою грубость, поскольку на ней был шлем Дарта Вейдера[33]. Еще немного помедлив, пока я ждала, что она назовет меня Лукой и скажет, мол, она мой отец, она весело произнесла, словно очнувшись от транса:

— Что ж, я знала, что у меня маленькая гостья. Она сняла головной убор и оказалась намного старше, чем я ожидала, лет семидесяти с хвостиком.

Когда женщина направилась ко мне, я была почти уверена, что закон гравитации ее не касается. На лице у нее я заметила много, даже очень много, морщин, и кожа висела так, словно ее плоть истаивала с течением времени. Но голубые глаза сверкали, как Эгейское море, напомнив мне о том дне на папиной яхте, когда я смотрела вниз и видела песчаное дно и сотни разноцветных рыбок. А вот ей смотреть ни на что не надо было, потому что в ее ясном взоре отражался весь свет солнечного дня. Она сняла перчатку и протянула мне руку.

— Я сестра Игнатиус, — с улыбкой произнесла женщина, не встряхивая мою руку, но беря ее в обе свои руки. Несмотря на жару и тяжелые перчатки, ее руки оказались сухими и прохладными, как мрамор.

— Вы монахиня, — выпалила я.

— Да, — рассмеялась она. — Я монахиня. И была там, когда это случилось.

Наступила моя очередь рассмеяться, так как некоторые тайны обрели смысл. Шкаф, уставленный банками с медом, дюжины ящиков в обнесенном стеной саду, странный наряд старой женщины.

— Вы знакомы с моей тетей.

— Ну…

Я не понимала, как нужно отнестись к такому ответу. Она не выказала удивления и ни о чем не спросила меня, но все еще не выпускала мою руку. Мне тоже не хотелось шевелить рукой, все-таки ее держала монахиня, и я нервничала, потом заговорила вновь:

— Мою тетю зовут Розалин, а дядю Артуром. Он здесь садовником. А живут они в доме у ворот. Теперь мы тоже живем с ними… с недавних пор.

— Мы?

— Я и мама.

— А…

Она так высоко подняла брови, что они стали похожи на гусениц, которые вот-вот превратятся в бабочек и улетят.

— Разве Розалин не сказала вам?

Я была и обижена, и в то же время благодарна Розалин за то, что она берегла наш покой. По крайней мере, здешнее захолустье не перемывало нам кости.

— Нет, — ответила сестра Игнатиус. — Нет, — повторила она, не улыбнувшись и словно положив конец разговору.

Кажется, ей было неприятно, и я бросилась на защиту Розалин, попытавшись сохранить их дружбу или недружбу.

— Уверена, она берегла наш покой, давала нам время, чтобы… чтобы справиться… прежде чем она всем расскажет.

— Справиться с чем?..

— С переездом сюда, — с запинкой произнесла я.

Наверное, нехорошо лгать монахине? Но я не совсем лгала… Короче говоря, я запаниковала. И вся покрылась липким потом. Сестра Игнатиус что-то говорила, она открывала и закрывала рот, но я не слышала ни слова. Я думала о том, что солгала ей, что нарушила десять заповедей, что меня ждет ад, но и не только об этом, еще о том, как было бы здорово обо всем рассказать ей. Она же монахиня, и мне необходимо сделать попытку и поверить ей.

— У меня умер папа, — выпалила я, остановив поток приятных слов, которые сестра Игнатиус, по-видимому, произносила. Я услышала, как дрогнул мой голос, когда я произносила эту фразу, и сразу же, словно ниоткуда, как это случилось раньше с Кабаистом, слезы ручьями побежали по моим щекам.

— Ох, детка, — сказала сестра Игнатиус, принимая меня в свои объятия.

Нас разделяла книга, когда я прижималась к этой женщине, которую совершенно не знала, но она была монахиней, и я положила голову ей на плечо и не убирала, пока рыдала во весь голос, а она гладила меня по спине и тихонько покачивала. Я совершенно искренне лепетала: «Почему он это сделал? Почему-у-у-у?..» — когда пчела, ударившись о мое лицо, уселась прямо мне на губу. Тогда я закричала и вырвалась из рук сестры Игнатиус.

— Пчела! — взвизгнула я и замахала руками, чтобы отогнать ее. — О Господи, заберите ее!

Сестра Игнатиус внимательно смотрела на меня своими сверкающими глазами.