— Боже мой, сестра Игнатиус, пожалуйста, избавьте меня от пчелы. Фу! Фу! — Я беспрерывно махала руками. — Вас она послушается. Это же ваши чертовы пчелы.

Сестра Игнатиус погрозила пальцем и прокричала низким голосом:

— Себастьян! Нет!

Я перестала махать руками и в изумлении уставилась на нее. Слез словно и не было.

— Вы шутите! Как можно различать пчел по именам?

— Ну, вон там на розе сидит Джемайма, а на герани — Бенджамин, — оживленно проговорила она, и глаза у нее не переставали сверкать.

— Не может быть, — сказала я и провела ладонью по лицу, смущенная своим ором. — Похоже, у меня проблемы с психикой.

— Да нет, конечно же я не всерьез, — засмеялась она таким замечательным, чистым, детским смехом, что я не могла не улыбнуться.

И в эту минуту я поняла, что люблю сестру Игнатиус.

— Меня зовут Тамара.

— Да, — произнесла она, не сводя с меня изучающего взгляда, словно это не стало для нее новостью.

Я опять улыбнулась. У нее было такое лицо, что мне все время хотелось улыбаться.

— А вам можно разговаривать? Разве вы не должны молчать? — Я огляделась. — Не бойтесь, я никому не скажу.

— Многие сестры были бы тебе благодарны, — фыркнула она, — но мне разрешено говорить. Я не давала обета молчания.

— А… И другие монахини презирают вас за это?

Она опять засмеялась чисто, ясно, словно запела.

— Значит, вы давно не видели людей? Это против правил? Не бойтесь, я не скажу. Хотя Обама нынче президент США, — пошутила я. Она не ответила, и моя улыбка погасла. — Черт. Неужели вы этого не знаете? Ничего не знаете о «внешнем мире»? Похоже, быть монахиней все равно что быть во власти Большого брата[34].

Сестра Игнатиус словно вышла из транса и засмеялась опять, отчего лицо у нее стало совсем младенческим, вроде как это было с Бенджамином Батоном[35].

— Ты странная девочка, — с улыбкой произнесла она, и я очень постаралась не обидеться.

— Что это ты принесла с собой? — спросила сестра Игнатиус, глядя на книгу, которую я все еще прижимала к груди.

— А, это. — Я перестала прижимать ее к себе. — Я нашла ее вчера в… Ой, наверное, я задолжала вам книгу?

— Не глупи.

— Нет, правда. Маркус, ну тот, который работает в передвижной библиотеке, приехал позавчера. Он искал вас, а я не знала, кто вы такая.

— И поэтому ты должна мне книгу, — проговорила она, сверкнув глазами. — Дай посмотреть, чья это книга?

— Не знаю, кто ее написал. Но это не Библия и не святые тексты, поэтому она вряд ли вам понравится. — Мне совсем не хотелось отдавать книгу. — Возможно, в ней порнографические картинки, ругательства, гомосексуалисты, разведенные жены и мужья.

Глядя на меня, она поджала губы, стараясь не рассмеяться.

— Я не могу ее открыть, — пояснила я, отдавая ей книгу. — Она заперта на замок.

— Что ж, давай посмотрим. Идем со мной.

И она направилась к одному из входов в сад, аккуратно держа в руках книгу.

— Куда вы идете? — спросила я, едва поспевая за ней.

— Куда мы идем, — поправила ее сестра Игнатиус. — Повидаешься с сестрами. Они будут тебе рады. А я тем временем открою книгу.

— Ну нет.

С этими словами я постаралась догнать ее и отобрать книгу.

— Нас всего четверо. И мы не кусаемся. Особенно когда едим яблочный пирог сестры Марии. Только не говори ей, — фыркнув, почти прошептала сестра Игнатиус.

— Сестра, пожалуйста, я не умею разговаривать со святыми людьми. Понятия не имею, о чем с ними можно беседовать.

А она смеялась и смеялась, продвигаясь в своем фантастическом костюме в сторону сада.

— Что за дерево, на котором много надписей? — спросила я, стараясь не отставать от нее.

— А, ты побывала в яблоневом саду? Знаешь, говорят, что та яблоня — дерево любви, — сказала сестра Игнатиус, и ее глаза округлились, а когда она улыбнулась, на щеках появились ямочки. — Много молодых людей приходят сюда, чтобы увековечить свою любовь. — И она твердой поступью зашагала дальше, словно оставляя позади волшебную историю любви. — Плюс это хорошо для пчел. А пчелы хороши для деревьев. Фу ты, заговорила банальностями. — Она фыркнула. — Артур отлично поработал, чтобы сохранить сад. У нас самые вкусные яблоки «Грэнни Смит».

— Значит, поэтому Розалин каждый день печет три тысячи яблочных пирожков. Я уже так переела яблок, что они у меня лезут из…

Сестра Игнатиус посмотрела на меня.

— …из ушей.

Ее смех вновь напомнил мне веселую песенку.

— А как получилось, — спросила я, хватая ртом воздух, — что вас тут всего четверо?

— В наше время немногие хотят стать монахинями. Это, как вы говорите, не прикольно.

— Дело не в прикольности или в неприкольности, не в оскорблении Бога и ни в чем таком, дело в сексе. Если бы вы разрешили секс, уверена, многие девушки захотели бы стать монахинями. Несмотря на оценки, я бы тоже была с вами.

И я закатила глаза.

Сестра Игнатиус рассмеялась.

— Все в свое время, детка, все в свое время. Тебе ведь всего семнадцать, почти восемнадцать?

— Шестнадцать.

Она остановилась и внимательно, с любопытством посмотрела на меня:

— Семнадцать.

— Через несколько недель будет семнадцать, — сказала я и затаила дыхание.

— Через несколько недель будет восемнадцать. Она нахмурилась.

— Как мне ни жаль, но мне шестнадцать, правда, многие думают, что я выгляжу старше.

Сестра Игнатиус вновь посмотрела на меня, словно увидела в первый раз, и мне показалось, что я чувствую, как у нее от напряжения горят мозги. Но тут она вновь двинулась в путь. Пять минут спустя я начала задыхаться в отличие от сестры Игнатиус, и мы миновали еще несколько зданий, похожих на надворные постройки и на старые конюшни. И еще церковь.

— У нас тут часовня, — пояснила сестра Игнатиус. — Ее построили Килсани в конце восемнадцатого века.