Но все же следовало признать, что Леша слишком легко ее вычислил и, презирая в душе, издевался над нею, над ее чувством, над сладким ожиданием боли. Она начинала сознавать, что жизнь с этим человеком должна закончиться трагедией, и уж он-то, конечно, не позволит, чтобы несчастье постигло его. Значит, страдать придется ей, и страдать по большому счету. Именно поэтому появление Нины было для нее светом в окошке. Ночью, прижимаясь к ней, спящей, Аня ощущала истинную страсть, ей до слез хотелось гладить, целовать и ласкать ее, но опыта женской любви у нее не было, да и реакции Нины она побаивалась. Ей было приятно находиться под волевым давлением Нины, но потерять ее она не хотела. Ее любовь оставалась безответной. И даже когда случился этот кошмар с изнасилованием, когда она сама как бы предала свою возлюбленную, на самом деле ей казалось, что все это делалось еще и для того, чтобы встряхнуть Нину, доказать ей мерзость мужской любви, обратить тем самым ее внимание на нее, терпеливую и смиренную Аню.

Нина смутно чувствовала нарастающее притяжение с ее стороны и после первого чувства гадливости даже успела притерпеться к необъяснимому подобострастию Ани, к ее якобы случайным касаниям, к поцелуям в щечку. При этом она, еще помнившая ласки любимого мужа, и в мыслях не могла себе позволить приблизиться к этой теме. Аня была для нее больная и испорченная девушка, к тому же беременная, и ей следовало прощать многое. У Нины же было дело, настоящее, поглотившее ее целиком, и некогда было отвлекаться на мелкие неприятности. Даже зверски изнасилованная, она не стала предпринимать никаких мер против своих обидчиков, отложив это на потом, после дела.

В эти дни она была вплотную занята подготовкой. Она изучала обстановку, готовила пути отхода, легенду при возможном задержании. Депутат Кислевский, ничего не подозревая, продолжал суетиться, пробивать свои сделки, вкусно есть в ресторанах и спать с роскошными проститутками, а меж тем время его конца неотвратимо приближалось.

Однажды, ведя дежурное наблюдение за клиентом, она вдруг обнаружила, что за ним ведется слежка. Серая «Волга» с частным номером шла за «мерседесом» депутата почти параллельно с «Москвичом» Нины. Это встревожило девушку, она переключила внимание на конкурентов и даже заметила, как они из салона машины переговариваются с кем-то по радиотелефону. Ей приходилось быть особенно бдительной, чтобы не попасть случайно в поле их внимания, но опыт у нее был, и она справилась. Неизвестные сыщики вели Кислевского вплоть до Измайловского парка, после чего, снова переговорив с кем-то по радио, развернулись и уехали. Заинтригованная, Нина вышла из машины и пошла за вышедшим на прогулку депутатом.

Тот шел, сопровождаемый телохранителями, причем шел шагом отнюдь не прогулочным, он спешил. На территории парка стояло какое-то административное здание за оградой, Кислевский, переговорив с охранником у калитки, вошел туда, а телохранители остались снаружи. Он пробыл там около часа, вышел раздосадованный и даже накричал за что-то на охранников. Дальше его день продолжался по расписанию.

Вечером, воспользовавшись телефоном-автоматом, Нина набрала номер, по которому связывалась с Феликсом. Как правило, там работал автоответчик, и она рассказала о слежке за депутатом, назвала номер машины и описала домик на территории Измайловского парка. В тот момент, когда она собиралась положить трубку, неожиданно включился Феликс:

— Алло, Бэби! Больше за ним не ходи, поняла? В субботу он будет на месте как штык. Проверено.

— Чья это слежка? — спросила Нина.

— Я проверю, но это те дела, в которые нам лезть не надо.

— А ты убежден, что в субботу слежки не будет? Я бы не хотела светиться.

— Убежден, — буркнул Феликс.

Нина понимала, что ей нет необходимости знать все подробности дела, но она терпеть не могла вот так натыкаться на барьер умалчивания. Разговор с Феликсом оставил в ней чувство острой досады.

В четверг вечером Аня пребывала в особенном томлении, и, когда усталая Нина вечером вернулась домой, она решилась подсыпать ей в чай растолченную таблетку снотворного. Она с каким-то внутренним содроганием рисовала себе картины умопомрачительных осязаний, предвкушая самое изысканное наслаждение. Нина выпила чай машинально, обратив внимание на необычный вкус, но не отреагировав на него. У них за столом шел спор о том, надо или не надо было подавать заявление на насильников. Аня горячо доказывала, что надо, а Нина пожимала плечами и отмалчивалась. Она ушла спать, почувствовав сонливость, а Аня осталась мыть посуду. Она волновалась, как девочка перед первым свиданием, даже чашку разбила.

Нина спала. Она спала и после того, как Аня поцеловала ее в шею, обняла и прижалась к ней. Она не чувствовала, как Аня горячим языком лизала ее тело, как елозила по ней, насыщаясь извращенным осязанием близости, как всасывалась в соски ее маленьких грудей и, дойдя до истерики, плакала, уткнувшись носом в низ живота. Она спала, а Аня испытала неведомое ей доселе наслаждение, сполна обладая любимым человеком.

Впрочем, наутро Нина что-то почувствовала, потому что посматривала на Аню с подозрением. Та, перед тем как уходить на работу, и кофе приготовила, и гренки поджарила, даже полы успела помыть, а Нина угрюмо наблюдала за ней и пыталась понять, что же произошло.

Одевшись, Аня наклонилась над ней для поцелуя.

— Все, я ухожу.

— Погоди, — сказала Нина сипло. — Принеси воды. Аня принесла стакан с водою, подала ей, и Нина сказала:

— Сядь, Аня.

— Нинуль, я опаздываю, — сказала она жалобно, но села. Нина смотрела на нее в упор.

— Ты думаешь, я спала? — спросила она. Аня страшно перепугалась.

— О чем ты?

— Я говорю о прошедшей ночи, — сказала Нина. — Мало тебе, что меня твои любовники изнасиловали, так ты и сама решила поучаствовать?

— Нинуля, милая… — пролепетала Аня, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

— Аня, это гадко, — сказала Нина, скривившись.

— Прости меня… — пролепетала Аня.

— Чем ты меня опоила?

— Снотворным, — призналась Аня. — Это неопасно, я сама часто пользуюсь.

— Но зачем?

Аня не выдержала и заплакала.

— Ты не понимаешь?.. Я же… Я же люблю тебя!.. — И она зарыдала.

Нина смотрела на нее с неподдельным ужасом, как смотрят на прокаженных.

— Я никогда не смогу этого понять, — сказала она.

— Я больше не буду, — всхлипнула Аня. — Честное слово, Нинуля… Только не выгоняй меня, пожалуйста!.. — Она рыдала горько и безутешно.

Нина не пожелала ее утешить. Она действительно была ошеломлена. Сквозь тяжелый ночной сон она чувствовала, как кто-то мнет и тискает ее, целует и лижет, и сил не было проснуться и остановить этот ужас. Только утром, вспоминая ночные переживания, она вдруг поняла, что с нею произошло, что все эти упражнения были излиянием любви робкой и трогательной Ани. Что вот эта девочка, которую, казалось бы, можно убить одним правильно направленным ударом, использовала ее, как надувную куклу для своих наслаждений. Понять это она не могла, ничего, кроме чувства гадливости, она при этом не ощущала, но, глядя на рыдающую Аню, не чувствовала в себе решимости, чтобы прогнать ее.