— Что ж, подождем, — по-соломоновски рассудил я. — Как там говорят англичане? Будем ждать, попивая чай.

Мадемуазель Бреден изобразила притворное отчаяние:

— Я так не люблю ждать!

— А кому это нравится? — спросил я покровительственным тоном.

У меня вдруг возникло приятное чувство, что инициатива в разговоре перешла в мои руки. Мог ли я тогда знать, что всего через несколько недель буду в нетерпении ожидать ответа рассерженной женщины с темно-зелеными глазами, который должен поставить последнюю точку в моем романе и решить мою судьбу.

— Позвольте, я оставлю вам свою визитку, — сказала мадемуазель Бреден, доставая из кожаного кошелька карточку с двумя вишнями. — Только на случай, если Роберт Миллер приедет в Париж. Быть может, вас не затруднит сообщить мне об этом. — Она бросила на меня заговорщицкий взгляд.

— Да, давайте оставаться на связи, — ответил я.

Признаюсь, в тот момент я ничего так не желал, как этого. Пусть даже ради Роберта Миллера. По правде сказать, я уже начинал ненавидеть этого парня. Я взял у нее визитку и не смог скрыть своего удивления:

— Как? Вы работаете в этом ресторане?

— Это мой ресторан, — ответила она. — А вы его знаете?

— Э… А… Не то чтобы знаю… — Я должен был следить за тем, что говорю. — Разве не об этом ресторане пишет Роберт Миллер? Вот так совпадение!

— Совпадение? — Она многозначительно взглянула на меня, и на какую-то кошмарную секунду мне показалось, что ей все известно.

Нет, это невозможно! Совершенно невозможно! Никто, кроме меня и Адама, не знал, что Роберта Миллера на самом деле зовут Андре Шабане.

— До свидания, месье Шабане. — Она улыбнулась мне еще раз, прежде чем уйти. — Быть может, мне удастся скоро это выяснить с вашей помощью.

— До свидания, мадемуазель Бреден, — засмеялся я, надеясь, что это ей никогда не удастся.

Или уж точно без моей помощи.

— Миллер… Миллер… Миллер, — склонившись над клавиатурой, повторяла Бернадетт. — Посмотрим, что скажет Google.

Опять наступил понедельник, но в конце недели в ресторане было так много работы, что я не смогла посвятить ни минутки своему новому хобби — поискам Роберта Миллера.

В пятницу мы принимали две большие компании гостей. Одна отмечала день рождения — много песен, много тостов. Другая, по-видимому, состояла из еще более отпетых гуляк, начинающих праздновать Рождество в ноябре.

Жак, весь в мыле, ругался на чем свет стоит. Вся готовка легла на его плечи, потому что другому шеф-повару, Полю, нездоровилось.

Кроме того, гости не заказывали рыбных блюд. Они не делали отступлений от меню, и Жак опасался, что я закупила слишком много лососины.

Но я была далека от всего этого. Мысленно я находилась рядом с одним симпатичным англичанином, таким же, по-видимому, одиноким, как и я.

— Представь себе, его бросила жена, и сейчас у него никого нет, кроме маленькой собачки, — рассказывала я Бернадетт по телефону в воскресенье. Я лежала на диване и держала в руках роман Миллера.

— Ах, дорогая, — ответила Бернадетт, — это просто бал одиноких сердец. Его бросили и тебя бросили. Он любит французскую кухню и ты тоже. Как говорится, приятного аппетита, — неудачно сострила она. — Он уже объявился, твой печальный англичанин?

— Итак, Бернадетт, во-первых, он не мой англичанин, — возразила я, поправляя подушку. — А во-вторых, меня все эти совпадения удивляют не меньше, чем тебя. Наконец, в-третьих, мое письмо до него еще не дошло. — Я опять вспомнила странный разговор с редактором в издательстве «Опаль». — Надеюсь, что этот забавный бородач все-таки передаст его.

Под «забавным бородачом» я имела в виду месье Шабане, который со временем казался мне все менее заслуживающим доверия.

— Как ты любишь создавать себе проблемы, Орели, — рассмеялась Бернадетт. — Назови мне хотя бы одну причину, по которой он может оставить это письмо у себя.

Я задумчиво разглядывала написанный маслом пейзаж с видом озера Байкал на противоположной стене. Мой отец, совершивший когда-то захватывающее путешествие в Улан-Батор по Транссибирской магистрали, купил его у одного русского художника. Я любила смотреть на эту умиротворяющую и радостную картину. У берега покачивалась на волнах старая лодка, а за ней простиралось озеро. Оно лежало, чистое и спокойное, в окружении заболоченной земли. Его голубые воды излучали загадочный свет. «Подумать только, — говорил мой отец, — это одно из самых глубоких озер Евразии».

— Не знаю, — ответила я Бернадетт, скользя взглядом по зеркальной поверхности воды, на которой играли тени. — Это всего лишь чувство, но, быть может, месье Шабане из ревности хочет отгородить своего знаменитого автора от всего мира. Или только от меня…

— Ах, Орели! — перебила меня Бернадетт. — Ты просто специалист по теории заговоров. Что ты такое выдумываешь?

— Ну, это действительно странный человек, — ответила я. — Сначала он бушевал по телефону, словно Цербер, а потом, в коридоре, уставился на меня как полоумный. Да-да! Поначалу он не реагировал на мои вопросы, только пялился, как будто у него не все дома.

Бернадетт зацокала языком:

— А что, если его просто ошарашило твое появление или у него был тяжелый день? Моя милая Орели, что ты себе вообразила? Он же совершенно тебя не знает. Ты говорила с ним по телефону, потом без предупреждения явилась вечером в издательство и набросилась на несчастного мужчину с расспросами о каком-то письме, которое для него — одно из многих посланий одной из многих охотниц за автографами, каждая из которых так много о себе думает. Удивительно, что он просто не выставил тебя за дверь. Представь себе, что все читатели начнут так же ломиться в издательства! Я, к примеру, терпеть не могу родителей, которые без предупреждения являются ко мне после занятий и начинают выяснять, за что их ребенок наказан внеочередным дежурством.

— Ну, хорошо, — засмеялась я. — Тем не менее я рада, что поговорила с этим редактором.

— Что ж, не без оснований. В конце концов, месье Цербер снизошел до беседы с тобой.

— Только ради того, чтобы объяснить, что его автор этого не сделает. Потому что он человеконенавистник и затворник, уединенно живет в своем коттедже и не тратит времени на глупости, — ответила я.

— Но месье редактор обещал даже сообщить тебе, когда Роберт Миллер прибудет в Париж, — невозмутимо продолжала Бернадетт. — Чего же тебе еще надо, мадемуазель Дай-Палец-Откушу-Руку?

Чего мне было надо?

Я хотела как можно больше разузнать об этом симпатичном англичанине, который к тому же пишет такие удивительные вещи. И именно по этой причине в тот понедельник, ровно через неделю после того, как все началось, я сидела с Бернадетт за умной машиной.