— Меня зовут Джен!

Она слегка надулась, как будто обиделась, но я вовсе не хотел ее задеть.

— Зато я помню, что у тебя порок сердца. Ты называла его секретом в твоем сердце.

Ее глаза изумленно распахнулись, и она расхохоталась:

— А ты, значит, тот самый цыганенок!

Я кивнул. Мы оба улыбались.

— Мои родители много лет не разрешали мне играть и бегать. Я даже какое-то время была толстухой.

— Но теперь с тобой все в порядке?

— Я и раньше была не настолько ужасной!

— Ну, то есть… я имею в виду твое сердце. С твоим сердцем все в порядке?

— Наверное. Порок исправился. Вообще-то, я крепкий орешек.

Это было еще слабо сказано.

Тогда-то все и началось, хотя встречаться мы стали только через пару лет. У нее был парень; они вместе учились в художественной школе. Такой весь из себя богемный тип, куда там мне. У меня тоже была подружка, хотя сейчас я не могу вспомнить точно, с кем именно из длинной череды девиц я тогда встречался. Но в конце концов мы с Джен все-таки оказались вместе, потому что именно так и происходит, когда встречаешь того единственного человека, с которым все обретает смысл, который знает, о чем ты думаешь, еще до того, как ты произносишь это вслух, за которого ты можешь закончить любую фразу, и он даже не будет возражать.

Нет, не так. Это звучит слишком пресно. Я влюбился в Джен, потому что она была моей половинкой, а я — ее половинкой. Нам не было нужды ничего обдумывать: разумеется, мы съехались. Разумеется, в один прекрасный день пошли и поженились, никому ничего не говоря, потому что представляли, как будут неодобрительно закатывать глаза наши родственники (в большей степени ее, чем мои), — так что мы отправились в мэрию тайком, хихикая, как школьники. У нас и тени сомнения не возникало. Мы жили республикой из двух человек, общались на своем собственном языке и подчинялись своим собственным законам. Что тут еще можно сказать? Говорить про счастье скучно.

Наверное, все было слишком идеально. Наверное, мы были слишком замкнуты друг на друге, слишком хорошо нам было вдвоем. Не знаю, правда не знаю. Видит Бог, я очень часто об этом думал: как может человек, которому ты доверяешь больше, чем себе самому, предать тебя? А ведь я ни о чем не догадывался. Забавно: частный детектив, тот, кто каждую неделю выводит на чистую воду неверных жен и мужей, даже не подозревал о том, что его собственная жена изменяет ему.

В комнате становится почти совсем темно. Говорят, во французском языке это время суток называется entre le chien et le loup — между псом и волком. Сначала садится солнце, потом сгущаются сумерки, а когда небо достигает того оттенка темно-синего цвета, который не до конца еще превратился в черный, пес удаляется и волк уже поджидает своего часа, готовый показаться из-за угла. Смутная тень во мраке может обернуться как другом, так и врагом. Интересно, сколько он длится, этот миг, не принадлежащий никому? Я смотрю в окно, на дерево, которое заслоняет почти весь вид. Этот ясень с почти голыми, вопреки времени года, ветвями, превращает небо в плохо пригнанные друг к другу куски головоломки. Они мало-помалу утрачивают свои очертания. Так вот он, тот миг, когда должен показаться волк? Когда ветви начинают сливаться с небом?

Вот он?

Или я его пропустил?

Когда я увидел ее на следующую ночь, мне пришлось обхватить голову руками, пока не прошло чувство, будто меня выворачивают наизнанку. Я даже не знаю, зачем я туда пришел — обратно в тот дом, который мы покупали вместе и делили друг с другом.

Надо жить дальше, надо двигаться вперед, как твердят мне все. Но я человек привычки. Я привык любить ее. И вообще, где оно, это вперед, куда мне предлагается двигаться?

Джей-Джей

Я твердо решил: когда вырасту, уеду жить во Францию. Интересно, удастся мне уговорить маму перебраться сюда вместе со мной? Конечно, придется хорошенько подучить французский: каждый раз, когда я пытаюсь что-то спросить, я понимаю, что говорю далеко не так хорошо, как считал. Вот интересно, наша «француженка» сама-то хоть раз в жизни была во Франции? Она все говорит абсолютно не так, как это делают французы. Сказал бы ей кто-нибудь, что ли.

За день до того, как мы возвращаемся в старую нудную Англию, у бабушки день рождения. Ей стукнуло пятьдесят восемь. С одной стороны, вроде бы жуть как много, а с другой стороны, не так уж и много, наверное, — по сравнению со всеми этими древними стариками, которыми кишит Лурд. Когда мы еще были там, я купил ей подарок. До нашего отъезда я не успел ничего сообразить, так что рискнул и отложил покупку подарка на потом, хотя и понимал, что это может закончиться плохо. К счастью, в Лурде оказалась уйма подарочных магазинов. Почти везде продают религиозные штуки: бесчисленные статуэтки Марии, грота и святой Бернадетты (Бернадетты всегда меньше и дешевле Марий). В одной такой лавке ба засмотрелась на несессер с изображением грота. Еще на нем была надпись: «Ощути чистоту святости!» Внутри оказалась мочалка, пена для ванн, мыло, и на всем были шутливые этикетки типа «Не все молиться, не грех и помыться», «Нечестивы нечистые!». Ба так хохотала, что не могла остановиться. Они как будто говорили: «Хотя мы и христиане, у нас есть чувство юмора!» Так что я вернулся в лавку один и купил для нее этот набор. Еще я купил эмалевый браслет для мамы и пакетик мятных леденцов на святой воде (наверное, это для тех моментов, когда у тебя дьявольски пахнет изо рта?).

Когда ба разворачивает подарок — мне пришлось разыграть в лавке целую пантомиму, чтобы объяснить, что мне нужно завернуть его в красивую бумагу, — она сначала хмурится, а потом улыбается и обнимает меня. Я не понимаю, по душе ей подарок или нет. В лавке мне казалось, он по-настоящему ей понравился, но теперь я в этом не уверен. Впрочем, ей больше никто ничего не подарил, кроме Кристо, да и то это я купил ей подарок от него — такое небольшое зеркальце, какие женщины носят в сумочке, в эмалевой оправе с голубыми цветами. Очень хорошенькое. Развернув его, она с улыбкой наклоняется поцеловать Кристо. Тот радостно сияет. Она явно понимает, что это не Кристо купил его. Может, думает, что это был Иво, хотя уж она-то должна его знать. Дед Тене твердит: «Девочка, тебе ни за что не дашь больше двадцати одного», она смеется, потому что это неправда, но видно, что ей лестно. Даже Иво улыбается и поздравляет ее с днем рождения. В кои-то веки все в сносном настроении.

Я не могу отделаться от ощущения, что мы все как будто затаили дыхание в ожидании чего-то. Мы должны вести себя наилучшим образом, потому что ждем чуда, и не должны сделать ничего, что могло бы его спугнуть. Я поглядываю на Кристо: нет ли в нем каких-нибудь изменений? И все остальные наверняка заняты тем же самым. Знаю, его искупали в святой воде всего несколько дней назад, и все равно не удержаться. С подобными вещами ждешь, что они случатся сразу: парализованные встанут из своих колясок и пойдут, а слепые прозреют. Но пока я не вижу никаких перемен; наверное, нужно подождать. Или все это чушь собачья, а так думать мне совершенно не хочется.