лица! Кэджа!

Свора, только что являвшая собой неукротимую ярость, вдруг явила щенячье малодушие и так дружно завиляла хвостами разной степени укороченности – вплоть до корня квадратного из Вильгельма, бывшего породистым датским догом до того, как проиграл республиканскую выставку, – что пыль заклубилась над асфальтом.

Ах, водка-матушка…

– Кстати, а кому обязаны мы своим чудесным, так сказать, избавлением?.. – Арсений вопросительно поднял свой пластиковый стаканчик.

Избавитель полицейских посмотрел на них из-под полей соломенной шляпы. На одного, на другого. Наконец изрёк:

– Роберто Лоретти, гранд-бас «Сургутнефтегаз-опера», – представился бомж, аккуратно расправляя бумажную салфетку.

Кононов поперхнулся, забрызгав хлипкую стойку водкой.

– А что вас удивляет? – неодобрительно покосился на него оперный бас, заправляя бумажную салфетку в отворот драпового пальто. – Робертино, – так в детстве зовут, пока ещё бамбино. Или, по-вашему, Чиполлино так и помер Чиполлино, не став ядрёным Чиполло?

– Да нет, – утёрся Кононов рукавом свитера. – Я про оперу. Как же это тебя… простите, вас угораздило из «Опера», и сюда? – Ильич обвёл взглядом замызганные задворки Кривоконюшенного, где приютился бар.

– Куда, сюда? – искренне не понял его престарелый Робертино Лоретти, также оглядываясь по сторонам.

…Засаленная стойка под провисшей маркизой, штабель пластиковой посуды, дожидающийся грузчика на асфальте, отвал мусора под стеной, из которого тут и там торчат собачьи зады разной степени восторга…

– Ну… – смутился Ильич, подбирая слова. – Как говорил пролетарский классик…

– «На дно», что ли? – догадался Роберто и, снисходительно улыбнувшись в бороду, вынул из-за пазухи плоскую бутылочку с чёрно-золотой этикеткой «Black Jack». – Это я в образе.

Водка из пластикового стаканчика тонкой струйкой полилась в бутылочку.

– В чьём, если не секрет? – поинтересовался Точилин, заинтригованно наблюдая священнодействие оперного певца.

– А вы догадайтесь. – Едва закончив аптекарской точности процедуру переливания, Роберто одним махом выплеснул содержимое бутылочки в пасть. – …С трёх раз, – крякнул он в рукав и стал аккуратно закручивать жестяную пробку.

– Не силён я в опере, – признался Арсений. – Кто там, у Горького, «На дне» басом? – перевёл он взгляд на Кононова.

– Поёт? Никто, – очнулся ст. лейтенант. – Нет такой оперы.

– Сусанин я, – ворчливо подсказал гранд-бас и принялся рыться пальцем в кровавой брюшине хот-дога. – Из оперы Глинки «Жизнь за царя». Видите, вот, басурман вожу на погибель. – Он мотнул растрёпанной бородой назад, за плечо.

«Басурмане», рассевшись за его спиной полукругом, с религиозным благоговением впитывали фимиам жирной одноразовой посуды и колотили хвостами по асфальту. Только породистый Вильгельм, проникшийся всей безвозвратностью своего падения, вновь и вновь пытался пробраться к заветной мусорной корзине в дверях заведения.

– Вильгельм! – прикрикнул на него Роберто. – Кэджа!

Вздрогнув так, что послышался перестук тощих ребер, дог попятился, однако уже через минуту опять начал подбираться к двери в буржуазный рай.

– Вотум сепаратум, – негромко сообщил ст. лейтенант и сощурился точь-в-точь как его хрестоматийный тёзка. – Ни в какой образ он не входит. «Ах, водка-матушка, ищи меня на дне», – это вот о таких. Но насчёт Сургута – правдоподобно. На осень сюда перебрался, а подморозит – дальше на юг откочует.

– Всё может быть… Кстати, – спохватился Арсений, оторвавшись от наблюдений за мытарствами дога. – Вы не видели, что тогда произошло с нашим водителем?

Роберто уставился на Точилина непонимающе.

– Ну, сегодня, когда ваши поляки, то есть собаки, пончики нашли? – попытался подсказать Кононов, но понимания в лице оперного мужа не прибавилось.

– Вы его даже по имени называли: «Фадей», – внушительно подсказал Арсений.

– «Нет больше вашего Фадея…» – заупокойным басом процитировал Ильич.

Но Роберто только переводил доброжелательно-невменяемый взгляд с одного полицейского на другого, пока Арсений наконец не догадался послать за добавкой.

Пришлось снова ждать, пока следующие сто граммов из пластикового стаканчика не будут перелиты в бутылочку из-под виски. Откуда – в оперную глотку.

– Ах, Фадей?! – с радостью узнавания шлёпнул себя ладонью по лбу оперный муж и даже обеспокоился: – Как он?

– Жить будет, – поторопил Роберто капитан Точилин. – Кто на него напал? Вы видели? Вы их знаете?

Поток вопросов Роберто пресёк царственным жестом и полез под стойку, в свой рюкзак. Порывшись в содержимом рюкзака, он выставил на столик мятую жестяную банку консервов.

Томаты. Бракованные или просто неприглядного товарного вида? Точилин с Кононовым обменялись недоумевающими взглядами.

– И что?.. – обратился было Арсений за разъяснениями, но наткнулся на такой увлечённый взгляд Роберто куда-то за свою спину, что поневоле и сам обернулся.

До вожделенной урны с прахом курицы оставался всего какой-то шаг, когда…

– Вильгельм! – громогласно окликнул дога гранд-бас. – Кэджа!

Дог упал замертво.

– А что такое «кэджа»? – невольно отвлёкся от допросной темы Арсений и обернулся на… пустое место, занятое только мятой банкой медного отлива.

– Это блюдо такое корейское, вроде как суп из собачатины, – сообщила официантка, оказавшаяся поблизости. – Им собачий пастух их так пугает.

Она кокетливо поправила кокошник, игриво заколотый на золотых кудряшках, и одёрнула под нейлоновой курткой передник.

– Кто? – посмотрев на неё и вновь пустое место из-под бомжа, переспросил Арсений.

– Этот, – кивнула на то же место девушка. – Его же корейцы нанимают, чтобы он собак по помойкам пас и от живодёров из ЖКХ охранял, чтоб не задрали задурно. Ещё что-нибудь брать будете? Свободная касса… – кося из-под золотых кудряшек на Арсения, девица призывно зашуршала мятыми купюрами в кармашке передничка.

– Как ты думаешь, что «нефте-бас» хотел нам этим сказать?.. – взвесил банку Кононов на ладони уже на обратном пути.

– А думаешь, что-то хотел? – с сомнением отозвался Точилин.

– Ну, не за водку же он с нами расплатился просроченным… – Ильич запнулся, разглядывая на дне банки штамповку срока годности. – Погоди-ка!..

– Что?

– Да это же послание!

– Куда? – по-прежнему равнодушно поинтересовался Арсений.

Вместо ответа Кононов подсунул ему под нос чёрный трафаретный оттиск на дне банки: «МО РФ. Зак. ВО. зак 02.02.12» – прочитал Арсений сквозь маслянистые разводы складского солидола.

– Закавказский военный округ, закладка стратегического запаса, дата, – легко расшифровал капитан милитаристскую абракадабру. – Это значит…

– Что нам надо срочно связаться с моим человечком в УБЭП, – живо подхватил ст. лейтенант. – И выяснить, кто сейчас сбывает в Москве неликвиды из стратегических складов ЗакВО…

– Это значит, – отмахнулся от его фантазий Точилин, – что надо пойти на свалку, где наш Сусанин собачий набрался этой гадости, и осмотреться там как следует. На предмет? – Он посмотрел на подчинённого.

– На предмет кавказского следа? – предположил тот и сам же и подтвердил: – Ну да. Фадея же грохнули с кавказским акцентом, но…

– Что «но»?

– Но почему тогда томат, а не, скажем, «Лечо»? – переспросил Кононов.

– Потому, что «Лечо» не кавказская кухня, а венгерская.

– А-а… А как правильно, если по-кавказски?

– Сациви…

«Сациви ещё ест – 100 руб.» – обнаружился искомый кавказский акцент в конце прейскуранта, намалёванного на внушительных