Вдруг вдали послышался какой-то хриплый рокочущий звук.

– Попутка! – радостно взвизгнула Инесса. – И я, кажется, знаю кто... Ну как не узнать голос этой старой развалины!

Она выскочила на середину улицы и замахала руками. С горки спускался грузовик. В какой-то момент я здорово испугалась – ехал он довольно быстро, и мне показалось, что он не сможет сейчас затормозить и его широкая железная морда со всей дури ударит по моей подруге, но ничего страшного не произошло. Водитель затормозил, распахнул дверцу с противоположной стороны... все происходящее тоже напоминало сон. Я очень беспокоилась о своей тетушке.

– Михайла, ты домой? – звонко крикнула Инесса. – Нас подбросишь? – И, не дожидаясь ответа, подтолкнула меня к машине. – Залезай...

Я с трудом вскарабкалась на высокое сиденье и обнаружила в кабине нашего соседа. Минотавр, он же отец семейства Потапов (Михайла Потапов!), невозмутимо смотрел на дорогу, в то время как Инесса усаживалась рядом со мной.

– Порядок. Рванули, Миха!

Мы затряслись по тишинским ухабам, в машине что-то екало и громыхало, но я была бесконечна счастлива оттого, что нам не пришлось тащиться пешком по пустынным улицам. «Я помогу тебе...» Инесса улыбалась рядом, в тесной кабине, и я чувствовала левым боком, какая она горячая и сильная. А вдруг и вправду поможет?..

Потапов молчал, что было совершенно естественным для него состоянием, и ожесточенно крутил баранку.

– Как Люся? – спросила Инесса, но он в ответ только кивнул головой. Не знаю почему, но этот мрачный человек вызывал во мне какой-то трепет. Почему он так странно действовал на меня? Да, почтенный отец семейства, работяга, известный всему городу, непьющий – ведь наверняка многие женщины приводили его в пример своим благоверным как образец достойнейшего мужчины, многие завидовали пышнотелой Люсинде – ибо он любил ее, несомненно любил, до смерти любил... До смерти. Ведь вздумалось бы ей...

Тут грузовик подбросило на очередном ухабе, и я стала смотреть на дорогу, а не на Минотавра.

– Не хуже американских горок, – уголком губ шепнула я Инессе. – По крайней мере, ощущения те же...

...Тетушка была в курсе, что я отправилась в путешествие с Инессой, поэтому она не особенно волновалась.

– Но почему же так долго! – произнесла она с досадой. – Еще холодно по вечерам, ты могла простудиться...

– О нет, нас довез до дома Потапов, тот самый, что живет в доме напротив... Ах, теть Зин, мы были в Панинском парке, и Инесса рассказывала мне о предстоящем показе мод, там такая интрига завязывается...

Я была возбуждена и весела, я очень хотела верить в то, что моя прекрасная соседка мне поможет.

И, только заснув, я словно глотнула холодной застоявшейся воды, пахнущей тиной и рыбьей чешуей, – закрыв глаза, я погрузилась в прошлое, которое всеми силами пыталась забыть.

...Трудно объяснить состояние человеческой психики, когда непрерывно вспоминаешь о чем-то и в то же время не можешь вспомнить до конца.

Да, у меня в голове прочно сидело мое прошлое, постоянно напоминая о себе, – то лицо мамы в тот момент, когда она открыла дверь и увидела Вадима Петровича у моих коленей, то ощущение электричества от его тела, когда мы вечерами зубрили с ним алгебру, то еще какие-то картинки... Но дело в том, что все это были лишь действительно разрозненные картинки, эпизоды, которые ярким светом вспыхивали в моем сознании и заставляли меня корчиться и страдать. Я даже могла проговорить мою историю довольно подробно, связным текстом – как Ян Янычу когда-то, как Инессе сегодняшним вечером, но весь путь до конца я еще не проходила. Я была режиссером, перед которым лежит груда пленок, их надо смонтировать в одну ленту... о да, сюжет я прекрасно знала, как и последовательность событий, но внутренняя логика их была мне еще недоступна, та самая логика, которая заставляет понять причину происходящего.

Ян Яныч на сеансах психотерапии в клинике много чего мне говорил, умного и полезного, и Инесса не могла сообщить что-то новое, но мне, наверное, надо было выговориться именно подруге, а не врачу. Я исповедовалась этой женщине, как себе самой, – недаром я ощущала, что она является чем-то вроде моего второго «я», оттого так и недолюбливала ее попервоначалу... В моей душе словно стронулось что-то – наверное, так вздрагивает снег в горах, когда неопытный турист произносит громко какое-то слово, ледяной пласт сдвигается и... Погибну я или нет под лавиной воспоминаний – я не знала, но они уже неслись на меня с полной силой.

Этой ночью прошлое вернулось ко мне с неотвратимой ясностью – закрыв глаза и оторвавшись от сегодняшнего дня, я вдруг снова увидела этого человека – не смутным пугающим контуром, а ясно и отчетливо, как будто он стоял прямо передо мной.

...У него был тихий и спокойный голос, который, говорят, очень положительно действовал на его пациентов. Он работал в районной поликлинике, в самой обычной, и перед его дверью толпилась очень длинная очередь, потому что всем в первую очередь был нужен терапевт. Бабульки ругались, молодежь огрызалась, климактерические тетушки стервенели, мужчины засучивали рукава... черт знает что случается в этих очередях, даже самый нормальный человек теряет разум и терпение, когда его заставляют часами сидеть перед одной и той же дверью... но в самый критический момент выходил Вадим Петрович и говорил что-то тихое и спокойное, и это заставляло утихнуть бушующие коридорные страсти. И уже не имело значения, что кто-то умирал от простуды, а кто-то опаздывал на работу, а еще кто-то «с наглой мордой пытался пролезть без очереди»... Его голос умел успокаивать и завораживать.

И только я боялась этого голоса. «Оля, – зашевелил губами Вадим Петрович в моем сне. – Оленька...» Но я, как всегда, замкнула свой слух, я не хотела знать ничего из того, что он собирался мне сообщить.

...У него было странное лицо – не молодое и не старое, лицо без возраста. Такие лица обманчивы – в юности человек кажется старше, а в старости – моложе, чем он есть на самом деле. Бледная ровная кожа, светлые ресницы, водянистые глаза, бледные вялые губы, на которых вечно вертелась эта непонятная улыбка – то ли страдания, то ли радости, а скорее всего, ни того ни другого – просто мимическая особенность лицевых мышц. Как он мог понравиться маме? Хотя именно такой человек и должен был понравиться моей маме, трепетной и нежной, словно мимоза, которая боится любого неосторожного прикосновения – тихий спокойный человек, который к тому же занимается столь благородным делом, врач.

В чем-то она, наверное, не ошиблась – он ни разу не повысил на нее голоса, ни разу не поднял руку. Но то, что он сделал... Я вдруг снова увидела его лицо между своих коленей, почувствовала его язык на своей ноге – влажный, горячий и какой-то одновременно прохладный, меня опять скрутило всю, воздух ушел из легких...

– Что? – сонным голосом крикнула тетушка из своей комнаты. – Ты что-то сказала?..

Она вскочила, ее босые пятки застучали по полу. Я пыталась отдышаться.