Не зная, что сказать, я плавно (надеюсь) перевёл внимание группы на обложку альбома. Обложка альбома – это крайне важно. Мы уже вели переговоры с фотографом-концептуалистом, как он себя величал, по имени Бабек. Этот хмырь был знакомым Мики и при первой встрече сразу был мысленно окрещён мною «опереточным дьяволом». Брюнет с гладко зализанными волосами, он носил маленькую острую бородку и под стать ей ухоженные усы, изгиб бровей имел надменный, а выражение лица – брезгливо-скучающее. Меня сразу начали терзать подозрения по поводу его ориентации. Кажется, никто, кроме меня, не воспринял его таким образом; Сайка, разумеется, сказала, что он красивый, Эмиль млел перед местной знаменитостью, а Джонни, как говорится, didn’t give a shit. Концептуалист обещал заняться обложкой самого важного, предстоящего, альбома группы. Я как-то сомневался, что наши с ним вкусы совпадают, но решил не трепыхаться раньше времени. Хуже всё равно не будет. Обложку нашего первого альбома – «Time in the canted boat» по никому не ясной причине украшали скелеты. За её дизайн отвечал один из давних друзей Джонни, влюблённый в death-metal мальчонка, наряжавшийся, как чучело гота в музее субкультур, который, вероятно, создадут в далёком странном будущем, набивший зачем-то на своих дряблых тонких предплечьях татуировки, которые едва там поместились. Исключительно из любви к искусству художник-самоучка чуть ли не силой навязал нам свои услуги. Я хотел изысканный остов перевёрнутой рыбацкой лодки, но большинством голосов было решено, что нужны унылые, банальные и совсем не страшные скелеты. Боль от этой неуместной обложки до сих пор преследует меня.

Погода немного улучшилась – то есть на небо набежали неуверенные, полупрозрачные тучи, а температура воздуха слегка понизилась, и мы устроили чаепитие под тем самым инжировым деревом, которое послужило нам в прошлый раз для метеорологического ритуала. Под деревом стоял или скорее уже рос стол, сколоченный наспех из оставшихся от давнего ремонта досок. Между двух стволов смоковницы, отчего-то удачно решившей раздвоиться у самой земли, висел гамак, полуистлевший от дождей и ветра, – никто и не думал убирать его в дом с тех пор, как много лет назад его здесь подвесили. В гамак улёгся я, отважный. Сайка хлопотала вокруг меня, поднося чашки с чаем, конфеты и печенье. Я подумал, что моё самоубийство пошло ей на пользу, она сделалась заботливее. Хотя её удручало, что, пока она скорбит по мне, ей нельзя выкладывать в сеть свои селфи. Может, и в самом деле жениться? Пока её мама с тёткой не нашли кого-нибудь более подходящего и не запудрили ей мозги.

Лето никогда не располагало меня к активным действиям. В моём представлении этот сезон – нечто вроде лимба, хотя пребывание в нём, к счастью, бывает ограничено по времени. Невозможно браться летом за серьёзные дела. Прикрыв глаза, я удивлялся, как мне удалось в разгар ненавистного лета написать свою, пожалуй, лучшую песню, и прислушивался к звону, который издавал телефон Мики. Наш успешный друг с кем-то переписывался.

– Это Бабек, – сообщил он. – Прислал мне варианты обложек. Вот, посмотрите.

Он протянул мне смартфон, и его тонкие края впились в мои пальцы. Я взглянул на экран, дабы ознакомиться с предложениями фотографа-гения. То, что я увидел – потенциальное лицо нашего детища, – охарактеризовать можно было лишь ставшим с некоторых пор ироничным словосочетанием «современное искусство». На невнятном сером фоне, в композиционно выверенном месте (если поделить обложку на равные участки двумя горизонтальными и двумя вертикальными линиями, то ровно на пересечении вторых, в правой нижней части), белело что-то вроде умеренно-экспрессивного пятна краски. Как бы смотрелся на этом агрессивно-шипастый наш логотип? Как хулиганство? Варварский набег граффитистов – фанатов Cradle Of Filth на музей Гугенхайма?

Остальные варианты выглядели не лучше. Не обращая внимания на испуганный вопль Мики, я перебросил его драгоценный смартфон (приобретённый по цене пары просветляющих поездок на Гоа) Джонни. Тот взглянул на первый экземпляр и удивлённо присвистнул:

– Так это ж птичье говно!

– Где? – заинтересовалась Сайка, засовывая лицо в экран.

– Да вот эта белая х…ня. Голубь насрал на асфальт.

– Я даже не догадался, – Джонни поразил меня своей наблюдательностью. Потом я задумался. Может быть, дело вовсе не в наблюдательности. Может быть, дело в эрудиции, в образованности. Может, я углядел в голубином помёте произведение современного искусства потому, что лучше, чем Джонни, разбираюсь в искусстве в принципе? Может быть, более низкая осведомлённость позволяет ему видеть вещи такими, какие они есть? Или сказалась его склонность во всём видеть дерьмо?

– Это что, Бабек нам так намекает, на что похожа наша музыка? – задал я риторический вопрос. – Или он думает повторить подвиг Андреса Серрано?

Мы все посмотрели на Мику, будто он был в чём-то виноват.

– Ну, он же концептуалист, мать его, – огрызнулся Мика.

– Почему ты вообще решил, что фотограф лучше художника? – упрекнул его Эмиль.

– Потому что он один согласился работать бесплатно! – крикнул Мика, покраснев. Он у нас в команде всегда выполнял роль организатора. Он находил нам подработки, договаривался с хозяевами клубов и ресторанов о концертах, брал на себя заботу о дисках и футболках с нашими физиономиями. И всё это в условиях строжайшей экономии. – Да блин! Никто больше не хочет работать бесплатно!

– Да ладно, – вставил Джонни, – в этой стране почти все въё…ают бесплатно. У тебя что, нет знакомых, которые хотели бы обзавестись неоплачиваемой, зато постоянной работой? Стабильность – это ведь главное в жизни!

– Так, тихо. – Я из своего гамака простёр к ним руки, миролюбиво покачиваясь из стороны в сторону. Ничто не могло вывести меня, настроившегося на сиесту, из томного состояния. – Никто не хотел работать на нас бесплатно до того, как я совершил зверское самоубийство. А теперь захотят.

Команда посмотрела на меня с недоверием, а Сайка ещё и с укором.

– У Зарифы есть знакомая художница, если я правильно помню. Может быть, она согласится помочь.

– У неё тоже концептуальные картины? – спросил Эмиль, которому, очевидно, не понравилась идея, что я всех спасу.

– Да, но она работает в разных жанрах. Были у неё рисунки в стиле фэнтези… ничего так. Но вообще это должна быть наша лучшая обложка. Это же альбом, посвящённый моей памяти.

– Давайте просто снимем тебя в гробу, – предложил Джонни. Я представил себя на обложке – синего, раздувшегося, с водорослями в волосах и раковинами сердцевидки на глазах, и ответил, что это пошло.

Не знаю, как так получилось, но я заснул. Наверное, мне хотелось просто полежать в гамаке, чувствуя, как лёгкий ветер перебирает мои волосы и качает мою верёвочную колыбель, слушать шелест листьев и Сайкино обиженное сопение. Дневной сон – это смерть. После него просыпаешься с чувством, будто тебя воскресили колдуны-некроманты, притом не сразу после того, как ты умер, а дали тебе слегка разложиться, для пикантности, и всё, что успело произойти с твоим телом, ты теперь ощущаешь. Я пробудился, не понимая, на каком свете нахожусь, вокруг меня столпились маленькие серые хвостатые существа с цепкими лапами и тыкали в меня сухими виноградными лозами. У одного из существ было лицо Ниязи; этот тыкал лозой с особой старательностью.