— Вы отдаете себе отчет? Понимаете, сколько труда и сил вам нужно прикладывать к этой профессии, чтобы когда-нибудь стать врачом?

— Конечно, понимаю…

Он пожал плечами, противно так усмехнувшись.

— Но пока что вы даже вовремя на работу прийти не можете, Елена Васильевна. Как же я могу вам дать важное поручение, если даже в таком смешном вопросе вы подводите?

Меня начало трясти от злости. Я вложила в свой взгляд все эмоции, бушующие внутри. Клянусь, если бы мы были в этом кабинете одни, я бы влепила ему пощечину. Но за спиной раздавались тихие смешки Светки, и я понимала — проявив сейчас слабость, поставлю сама себя в неудобное положение. Так что, ограничившись лишь красноречивым взглядом на холеного наглеца, прошла на свое место. Евграфов продолжал рассказывать о плане на день. А я с ужасом вспомнила, что сегодня моя смена в гостинице. Надеюсь, он отпустит нас вовремя, и мне не придется отпрашиваться у этого ирода.

— Так, Архипова и Кобзарь сегодня со мной, присутствуете на операции. Судак и Иванова — работа с документацией. Сейчас все идем на обход пациентов.

Все стали подниматься со своих мест.

— Судак остаётся убирать кабинет. Инвентарь найдешь в кладовке в конце коридора.

Я снова впала в ступор. Второй раз за утро. Кажется, это начинает входить в привычку. Черт побери, да что не так с этим мужчиной?

— В смысле — убирать? Это не работа уборщицы?

Евграфов поднял на меня холодный взгляд. Он вел себя так, словно мы с ним даже знакомы не были.

— С санитарками в больнице напряженка. И кабинеты врачей не должны отнимать время от уборки палат. Так что сегодня эта работа на тебе, как на опоздавшей.

Я смотрела в его голубого цвета глаза и не знала, что ответить. Сегодня они были ясные, не было в них ни капли дурмана, как вчера. Но почему же в трезвом состоянии они бесили меня еще больше?!

— Как скажете, господин доктор, — едва сдержалась, чтобы не присесть в реверансе. Меня раздирало изнутри от негодования.

— Можно просто, Максим Вениаминович, — ответил ровным тоном и направился к выходу. Практиканты засеменили следом. Светка едва не парила от счастья.

* * *

Пока мыла его кабинет, костерила негодяя на чем свет стоит. Подумаешь, опоздала на пять минут. Тоже мне, нарушительница. Нужно было меня опускать при всех. С его стороны это явно месть. Ну, ничего, я девушка сильная, не переломлюсь, вымою его пол, а потом устрою ему боевое крещение. Хочет войны, он ее получит!

К обеду все вернулись. Мы с Пашкой отправились заполнять документы. После нескольких часов работы глаза начали слезиться. В качестве смены обстановки, Пашка предложил помочь ему с уколами.

— Евграфов увидит, голову снесет, — я посмотрела на одногруппника с тоской. Мне хотелось пойти с ним, от бумажек голова шла кругом. Но я переживала за Пашу, ведь Максим объявил мне войну.

— Слушай, че он так разозлился на тебя? Вроде нормальный мужик был, сегодня «озверина» объелся.

— А мне откуда знать? — пожала плечами, не желая продолжать говорить о нем. — Пойдем на твои уколы. Если я еще хоть пять минут просижу за бумажками, точно ослепну. Или с ума сойду от скуки.

Взяв у медсестер назначения, набрав в шприцы лекарства, отправились по палатам. В основном это были обезболивающие, кое-кому кололи антибиотик. Пашка смекалистый парнишка и, не боясь, делал инъекции. Я поначалу побаивалась, но после двух уколов все пошло быстро. Мне понравилось это намного больше заполнения карточек. Можно было поболтать с пациентами, а общаться я люблю. В одной палате лежал такой добродушный старичок. Никак не хотел отпускать меня. Все рассказывал о своей молодости, о пристрастии к футболу. Потом угостил меня яблоками и взял обещание, что вечерний приду делать я. Люди встречались разные. Были молчаливые, разговорчивые, угрюмые. Но благодаря этому занятию время пролетело незаметно.

Девочке на вид было лет пятнадцать, не больше. Но в ее взгляде было столько боли и безнадеги. Я знала этот взгляд, я понимала ее. Я чувствовала ее боль, как свою. Меня словно ударили под дых. Хотелось согнуться в три погибели и рыдать. Снова демоны. Они поднимали свои огромные головы в моей голове. Они грозились сломать меня. Я отвела взгляд. Я не могла выдержать, не могла допустить этого.

Паша сделал укол и, забрав уже пустой поднос, направился на выход из палаты. А я все стояла и не могла пошевелиться. Я не знаю, что с ней случилось, но я чувствовала, что эта девочка пережила нечто похожее… что и я пережила несколько лет назад.

Она отвернулась обратно к окну, а Пашка поторопил меня в коридор.

— Лен, идем. Еще карточки доделать нужно. Скоро уже уходить. У меня сегодня свидание, надеюсь, док нас не задержит, — он почесал задумчиво затылок.

— Что с ней? — только и смогла выдавить из себя. Пашка повернулся ко мне, удивленно уставился.

— А, ты ж не знаешь, — кивнул сам себе. Видимо, ее анамнез Евграфов рассказывал им во время обхода, когда я мыла полы.

— Нет.

Паша вздохнул.

— Девочка Оля, 15 лет. Обморожение кистей обеих рук, состояние после ампутации… Правую ампутировали полностью, на левой только пальцы. Вчера была истерика, сейчас стабильная. Получает «Промедол». Практически не ест…

От его слов мне становилось плохо.

— У нее на шее… — я даже закончить не смогла. Но Пашка кивнул понимающе.

— Да, она хотела повеситься. Вернее, сделала это. На дереве во дворе дома. Только ветка оборвалась, и она упала. До глубокой ночи пролежала без сознания на холоде. Доставили вчера ее к нам. Евграфов оперировал. Пытался девчонке руки спасти. До последнего, но видишь, не вышло…

— Черт…

В горле пересохло, в глазах защипало от слез. Пашка нахмурился.

— Да, кажется, это жестко по нему ударило. После операции такой злой был и потерянный. Поговаривают медсестры, напился, полночи где-то с ума сходил. Нормальный он мужик. Делает операции, за которые многие врачи не берутся, и до последнего борется за пациентов. И не важно, богатый или нет. Евграфов — Человек с большой буквы, — Пашка говорил с уважением. И это удивило меня. Всегда шалопай и разгильдяй, а тут такой серьезный и глубокий. Макс действительно покорил его сердце.

— И это круто, что мы попали на практику именно к нему. Так что ты это…

— Что это?

— Не ругайся с ним так, — скорчился. — Не знаю, какая кошка между вами. Но ты должна радоваться, что у него.

Пашка отправился на перекур, а я вернулась в ординаторскую, к бумагам. Не могла перестать думать об этой девочке. Суицид. Никто не знает, что когда-то я была на пороге этого ужасного поступка. Но вовремя смогла взять себя в руки. А эта девочка не смогла. И это все так неправильно и ужасно. Не должна 15-летняя девочка вешаться, а потом, как последствие, ходить с ампутированными кистями рук. Не должна она быть здесь. Я хочу ей помочь. Хочу поговорить, поддержать. Я знаю, каково это — быть на краю. Она выжила, бог дал ей шанс. Вот только новая беда может окончательно сломать ее.