русской революции, привлекла внимание и «архирусского» поэта С. А. Есенина, к которому автор «Окаянных дней» относился в высшей степени настороженно и даже враждебно, называл «кудрявым пьяницей», очаровавшим читающую Россию «писарской сердцещипательной лирикой» [56, V, 335]. Раздражавшая И. А. Бунина поэма С. А. Есенина «Инония» (1918), которую молодой дерзкий «самородок», «разудалая русская головушка», «орал, раздирая гармонь» [56, V, 335], была между прочим посвящена «пророку Иеремии» [86, 63]. В ней автор, бросая вызов всему старому и косному, провозглашая «иное учение», именует себя «пророком Есениным Сергеем», дерзко, богоборчески проповедующим новую библию, прославляя «божество живых» [86, 64]. Готовый «перевернуть весь мир» и «вздыбить» землю [86, 64], лирический герой поэмы своим духовным ориентиром – вопреки, казалось бы, ортодоксальной традиции, против которой резко выступает, – считает пророка Иеремию, дерзнувшего, согласно библейской легенде, приветствовать вавилонян, разрушителей Иерусалима, и созидателей иного миропорядка. «Новыми вавилонянами» поэт воспринимал большевиков. Но если И. А. Бунин не находил слов, чтобы утешиться, и в отчаянии рассылал проклятия революционерам-«вавилонянам», то С. А. Есенин прославлял их разрушительный пафос, искренне веруя в возможность скорейшего наступления на земле райского благоденствия. При этом и тот и другой поэт, как ни парадоксально, пытался найти оправдание своим диаметрально противоположным убеждениям, прибегая к авторитету одного и того же библейского героя – пророка Иеремии.

Пророк Иеремия в художественном сознании и И. А. Бунина, и С. А. Есенина становится метаобразом, являющимся тем нравственно-философским камертоном, с которым соизмеряется авторская позиция. В «Окаянных днях» она выражена предельно четко: писатель выносит приговор революционной действительности, дословно цитируя Иеремию, то есть буквально подписываясь под каждым словом пророка, через которого Господь изрек свою высшую волю.

III

Революция, воспринятая И. А. Буниным как величайшая национальная катастрофа, в дневнике 1917–1918 годов и в особенности в «Окаянных днях», запечатлевших события 1918 и 1919 годов, получила глубокое философско-онтологическое и религиозно-метафизическое осмысление. Пережитый писателем в Глотово и Ельце, а затем в Москве и Одессе апокалиптический ужас в сознании художника вызывал невольные параллели между современной российской действительностью и библейской древностью. А потому неудивительно, что факты и сама хроника революционных бесчинств оценивались И. А. Буниным с высоты непреходящих нравственно-этических ценностей, пропускались через многовековой духовный опыт человечества, сконцентрированный в Священном Писании, аллюзии и реминисценции из которого пронизывают художественную ткань «Окаянных дней».

Документально-публицистическая книга И. А. Бунина насыщена мотивами, образами, архетипами, буквальными и ассоциативными цитатами из Библии, по преимуществу из Ветхого Завета. «Близость мировосприятия Бунина ветхозаветной традиции, – полагает Г. Ю. Карпенко, – существенно отличает его идейно-эстетическую позицию от воззрений многих русских писателей, таких, например, как Ф. Достоевский и Л. Толстой, религиозные взгляды которых генетически были связаны с Евангелием» [116, 10]. Однако при очевидном доминировании ветхозаветной темы в «Окаянных днях» явственно обнаруживается несомненное христианское мироощущение автора, сказавшееся и в его укорененности в русской национально-православной культуре, определившей систему ценностей и приоритетов, и в особом евангельском духе, который пронизывает бунинские произведения.

Евангелие, выступая духовным камертоном, с которым соизмеряет писатель происходящие события, становится в «Окаянных днях» символом попираемой большевиками Истины, на протяжении веков свято хранимой русским народом. Воплощением этого великого народа-богатыря предстает колоссальная фигура русского офицера, поразившая И. А. Бунина в революционной Москве: «возвышаясь надо всеми на целую голову, стоит великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие» [56, VI, 313]. «Совершенно чужой всем, последний могикан» [56, VI, 313], как называет его писатель, являет собой старую Россию, беззаветно преданную Христу, от которого отреклась Россия новая.

Так в «Окаянных днях» И. А. Бунин поднимает чрезвычайно важную проблему верности Христу русского народа-богоносца, подвергшегося демоническому искушению большевистским соблазном богоборчества. На его оголтелой волне революционеры-радикалы, с лютой ненавистью ополчившиеся на Русскую православную церковь, пытались нанести сокрушительный удар по «величайшему идолу христианства – Иисусу Христу» [63, 91], подвергая Его образ и Его учение кощунственному осквернению. Но «соль не в кощунстве», возмущался богоборческой кампанией большевиков М. А. Булгаков, «соль в идее»: «Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены» [49, 87]. И. А. Бунин, как и М. А. Булгаков, как и многие другие русские писатели, не признававшие новый миропорядок, был потрясен святотатством воинствующих безбожников, возводимая ими хула на Христа и Богоматерь достигла таких ужасающих масштабов, что даже в среде самих революционеров стали распространяться недоумения и возражения. В одесской части «Окаянных дней» от 28 апреля 1919 года писатель приводит «воззвание членов военно-революционного совета», в нем, в частности, говорится, «что не дело большевиков распинать Христа, который <…> будучи Спаситель, восстал против богачей» [56, VI, 362]. Эту идею страстно отстаивал и революционер-романтик А. П. Платонов. В статье «Христос и мы», опубликованной в газете «Красная деревня», он защищал Иисуса Назарянина, Бога «униженных и оскорбленных», истинного Спасителя бедняков и батраков, которые «пламенным гневом, восстанием» готовы «приблизить царство Христово», «и этот гнев… родит царство Христа на земле» [177]. Однако верность А. П. Платонова христианскому учению, как и позиция «товарищей Дятко, Голубенко, Щаденко», вступившихся за Христа в «воззвании военно-революционного совета», не получила широкой поддержки в большевистской среде.

В записи от 11 мая 1919 года И. А. Бунин цитирует «несколько строк из “Одесского Коммуниста”»: «Слюни такого знаменитого волшебника, как Иисус Христос, должны иметь и соответствующую волшебную силу. Многие, однако, не признавая чудес Христа, тем не менее продолжают миндальничать по поводу нравственного смысла его учения, доказывая, что «истины» Христа ни с чем не сравнимы по их нравственной ценности. Но, в сущности говоря, и это совершенно неверно и объясняется только незнанием истории и недостаточной глубиной развития» [56, VI, 375]. В передовице «Одесского Коммуниста» нашла отражение магистральная линия большевистской антирелигиозной политики, направленной на дискредитацию Христа и христианства.

За претворение в жизнь и искусство безбожной идеологии, активно насаждаемой революционерами, рьяно взялись многие поэты и писатели, начиная от «Горького до Демьяна Бедного, до Маяковского и, увы, до Блока!» [56, V, 355]. В «Автобиографических заметках», вошедших в книгу «Под Серпом и Молотом», И. А. Бунин с нескрываемым раздражением говорит о кощунственных образах Христа, созданных в советской литературе пореволюционного десятилетия: «Сам Горький относился к Христу тоже не совсем почтительно, называл Его, ухмыляясь, “большим педантом”», «Блок замышлял не более, не менее, как “Пьесу из жизни Иисуса”» [56, V, 355] с откровенно богохульным содержанием. Но особенно возмущали И. А. Бунина не столько «чудовищные низости» «великого поэта» [56, V, 356] А. А. Блока, попавшего под «великий дурман» большевистской пропаганды, сколько бездарные вирши Д. Бедного, «бывшего много лет одним из самых знатных вельмож, богачей и скотоподобных холуев советской Москвы» [56, V, 357]. В своей богоборческой поэме «Новый завет без изъяна евангелиста