В избе у разведчиков лежали на столе образец листовки и пачка старых газет. За неимением бумаги листовки писались на газетных листах.

Все трое переписчиков – Фрося, Лара и Мишка – прилежно трудились. Каждую букву хотелось вывести четко и красиво. Ведь это были не просто слова, а названия городов, освобожденных от фашистов наступающей Красной Армией.

Написав последнюю фразу: «Смерть немецким оккупантам!!!» – Мишка поставил три восклицательных знака, острых, как три штыка. Теперь можно было передохнуть и заодно подразнить Лару.

– Богомолка, а богомолка!

– Ты что сказал?

– Сказал: богомолка! Завтра куда пойдешь? Богу молиться, попу ручку целовать?

– Ох, глупый!.. – вздохнула добродушная Фрося.

Но в глазах Лары уже зажглись озорные огоньки.

– А ты бы и ногу поцеловал, лишь бы тебя послали. Так не пошлют. Сиди в штабе, сиди!

Она посмела сказать «сиди!» ему, который раньше ее стал партизаном, научился хорошо стрелять и участвовал в боях. Она этого ничего не знала, и он ей не скажет, потому что он гордый.

Вечером Егоров, устроившись на завалинке, чистил трофейный карабин командира. Мишка подсел к Егорову, тронул курок.

– Какой-то ты нынче смутный, – сказал Егоров. – Задачка, что ли, не удалась?

– Что все ко мне пристают с этими задачками? – рассвирепел Мишка. – Разве поспеешь и воевать и учиться? Дядя Егоров, дайте-ка я почищу, а потом попрактикуюсь.

– Так ведь у тебя свой есть.

– Командирский лучше.

– А командир не осерчает? Хотя, говорят, ты ему жизнь спас. Я-то недавно в этой бригаде, но слышал от людей, что глаз у тебя меткий.

– Это точно, – с важностью кивнул Мишка, – глаз у меня меткий. А насчет командира вы сами понимаете: где командир, там должен быть и адъютант.

– Ну и как же это все-таки было? Как ты его спас?

– А вот как. Подпустили мы к себе фашистов близко-близко. Они на велосипедах ехали. Человек сто. И начали их лупить. Которых мы положили, а которые побросали велосипеды – и в лес. Мы за ними. Командир впереди, я позади. Он не заметил, а я заметил: один фриц залез на дерево и целится оттуда в командира. Только он не успел, гадюка, я в него раньше попал. Так что стрелять я умею. Но если долго не практиковаться, можно меткость потерять.

– Ну что ж, – Егоров протянул Мишке карабин, – попрактикуйся. Только во что ты будешь стрелять? В дерево неинтересно, дерево на месте стоит.

– Понятно: надо в движущуюся мишень.

На рассвете девочки понесли листовки в Неведро, а к полудню в штаб вернулся командир. Он первым делом спросил про Мишку. Выяснилось, что никто никуда мальчика не посылал.

Однако Мишка исчез. Исчез и карабин.

Неведринская церковь высоко на горе. Ее окружают березы. Их белые стволы сливаются с белыми стенами, и листва как бы отдельно висит в воздухе. Кажется, что вокруг церкви, чуть пониже куполов, ходят зеленые облака.

Разыскав на погосте домик попа, девочки вручили отцу Николаю записку.

– За здравие подавала записочку или за упокой? – просунув голову в дверь, полюбопытствовала попадья.

– За здравие! – засмеялась Лара. – За упокой – это пусть фашисты подают.

Теперь девочкам надо было осмотреть церковь, где они будут распространять листовки. В церкви было еще пусто. Какая-то старушка в темном платочке затыкала березовые ветки за образа.

В Ленинграде Лара однажды ходила на экскурсию в музей – в Исаакиевский собор. Там девочку поразили колонны – огромные, в два обхвата, гладкие и холодные, как лед. И пол был тоже холодный и такой гладкий, что ноги разъезжались, как на катке.

Но самое удивительное там было эхо. Скажешь слово – и над твоей головой загудит. Ты уже замолчал, а все еще гудит, все еще летает под куполом твой голос. Такой он высокий, Исаакиевский собор!

А в неведринской церкви потолок был низкий, пол деревянный, облезлый – не на что смотреть. Лару заинтересовала лишь стеклянная чашечка, висевшая перед иконой на тоненьких цепочках. Сквозь ее прозрачные, изумрудного цвета стенки просвечивал огонек. Он горел ровно, не чадил, как партизанская коптилка.

– Бабушка! – самым ласковым голосом спросила Лара старушку. – Где вы жир для своей коптилки достаете? И нам охота такой жир достать!

– Озорница, безбожница! Священную лампаду коптилкой называет да еще задом стоит к алтарю.

– Фрося, а что такое алтарь? – прошептала Лара, выждав, когда вдали затихли сердитые старушечьи шаги. – Нам на экскурсии это не объясняли.

– Я тоже не очень знаю. Ну, место такое, где священник читает молитвы. Вон там, за перегородкой. Я только знаю, что женщинам в алтарь ходить запрещено.

– Это почему же? У нас женщины равноправные. Я бы на их месте уже из-за одного этого не стала бы в церковь ходить.

Постепенно церковь наполнилась народом. Стало душно. Запахло, как в бане, человеческим потом и березовым листом.

Служба началась. Священник нараспев произносил слова молитвы, и в ответ ему глухо гудел хор.

Если молитва была особенно важная, все кланялись или становились на колени. Стоило наклониться белевшему впереди женскому платочку, и, словно полевые цветы под ветром, начинали склоняться и другие – белые, голубые и коричневые платки.

Вместе со всеми наклонялась и Лара. В это время было всего удобнее опустить в чью-либо кошелку листок. У девочки было такое чувство, словно она с вышки прыгает в море. И страшно и весело.

Конечно, страшно. Ведь рискуешь головой. А весело потому, что никто ничего не заметил, что тебе удалось.

Уже и в этой, и в той, в десятках кошелок лежат листовки. Их будут читать во всех деревнях. Люди узнают правду. Красная Армия наступает. Но надо помогать армии, помогать партизанам быстрей разгромить врага!

Осторожно передвигаясь в толпе, Лара заметила большую, обшитую клеенкой кошелку. Туда можно опустить целую пачку листовок! Но и старуха, которой принадлежала кошелка, тоже заметила Лару. Неспроста эта чужая девчонка к ней жмется: хочет съестное украсть.

– Что ты все вертишься, девочка? Пришла в церковь молиться Богу, так и молись.

Лара сморщила нос, пытаясь изобразить на своем лице набожность, и несколько раз торопливо перекрестилась.

Но сейчас же снова услышала шепот:

– Господи! Все православные крестятся справа налево, а энта наоборот. И кто же тебя, девочка, по-басурмански креститься учил?

– Извините, тетенька, спуталась.

В эту минуту церковный хор запел что-то торжественное, и старуха, подобрав юбку, опустилась на колени.