на цветы, стоявшие на ночном столике Марушки. — Чеху и в голову не пришло бы принести девушке букет.

На этот раз Марушка спокойно слушала пустую болтовню своей соседки. Более того, сегодня она была ей даже приятна. Марушка чувствовала себя свободной, беспечной. Ей льстило внимание молодого образованного человека. В эту минуту даже Гелена была ей мила. Хотелось сказать что-нибудь приятное, что ей понравилось бы.

Марушка села к Гелене на постель и доверительно взяла ее за локоть:

— А что Гарри, приедет?

Гелена приуныла. Склонив свою златокудрую голову, она вздохнула:

— Не знаю, он даже не пишет, прохвост. Наверное, нашел себе другую. — Она на минуту задумалась. — Впрочем, его зовут не Гарри, это я его так называю. Мне кажется не совсем удобным писать «милый Ярда», понимаешь? Получается, как «миллиард». — Махнув рукой, она деланно веселым голосом проронила: — Ну и пусть, на одном свет клином не сошелся! А что твой… Как его зовут?

— Юла.

— Юла… это Юлиус, да? — спросила Гелена и, не ожидая ответа, напустилась на Марушку: — Такое благородное имя, а ты его зовешь Юлой! Юлиус… Это все равно что Гай Юлий Цезарь. На твоем месте я бы звала его Чезаре. Это по-итальянски, понимаешь?

Марушка прыснула. Но ее смех только еще больше раззадорил Гелену.

— Чего ты смеешься? Впрочем, если тебе это не нравится, можешь звать его Джил. Или знаешь что? Зови его Джу. Это звучит возвышенно и вместе с тем непринужденно. Джу-у… — протянула она с наслаждением. — А он пишет тебе?

Марушка быстро кивнула.

Юла писал, но из его писем она мало что понимала. Ей хотелось бы услышать от него, что он любит ее, что скучает без нее, что вспоминает о ней днем и ночью, ежечасно и ежеминутно. Она хотела бы получить от него какое-нибудь необычное письмо — ведь Юла пишет стихи и умеет так красиво говорить! А пока что она встречала в его письмах лишь упреки: что она причиняет ему боль своим непониманием, что она не может осознать…

— У тебя, случайно, нет перекиси? — вывела ее из задумчивости Гелена. — Но только десятипроцентной.

Марушка недоуменно посмотрела на нее:

— У тебя болит горло?

— Да нет, посмотри вот сюда. — Склонив голову, Гелена откинула золотые локоны.

— Ах вот оно что, — поняла Марушка, — ты крашеная.

Гелена вздохнула:

— Это мучение — киснуть в таком захолустье! Даже парикмахера здесь нет.

— Что ему тут причесывать, скажи ты мне?! — рассмеялась Марушка, — Разве что бороды козлам.

— Да, на наших небесных козах он бы не разбогател, — поддакнула Гелена, — эти из-за геллера удавились бы, гарпагонки!

Девушки рассмеялись, довольные таким сравнением.

— Да мне, в общем-то, и не очень нужен здесь парикмахер, — продолжала Гелена, — я и сама причешусь. Но мне надо покрасить волосы. Я не ожидала, что они так быстро вырастут. — С минуту она раздраженно копалась в волосах, а затем неожиданно спросила: — А почему ты не отрежешь свои косы? Без них ты выглядела бы гораздо лучше. Серьезно, на твоем месте я бы причесывалась так, — поучала она Марушку, — спереди такую волну на лоб, затем по бокам за уши и свободно к плечам. Ты была бы похожа на Кармен.

Она с удовольствием переделала бы всю Марушку с ног до головы.

— Тебе нужно немного выщипать брови, тогда сразу выразительнее стали бы глаза. И ногти надо носить подлиннее. А почему ты их не красишь? И вообще, Мару, если бы я была на твоем месте, то сделала бы из себя настоящую конфетку.

Гелена вскочила с кровати, выпрямилась и легкими шагами принялась ходить по комнате.

— В волосы я вставила бы красную розу, пусть люди думают, что я испанка. Мужчины называли бы меня сеньоритой.

Сеньорита, когда стемнеет,

Когда заблещут звезды,

Пошлите мне мимолетный привет,

Мое сердце его воспримет… —

запела она низким голосом и с такой мимикой, что Марушка от смеха повалилась на кровать. Она смеялась безудержно, словно желая заглушить в себе какую-то неприятную мысль.

Сеньорита…

И ее кто-то назвал так примерно два года назад.

В памяти всплыл образ молодого чехословацкого офицера. В то время как раз проходили маневры, и в горах вокруг Врбовцов было много военных. Местные жители говорили, что их около двадцати тысяч.

— Так что, замуж еще не хочешь? — остановила ее однажды Ганчарова, когда Марушка возвращалась домой.

Девушка с удивлением посмотрела на нее. Замуж в четырнадцать лет? Что за мысль!

— Жених уже есть, — улыбнулась хозяйка, — наш постоялец… ветеринар.

Из здания вокзала вышел отец.

— Пан Кудержик, — обратилась к нему Ганчарова, — тому офицеру, что живет у нас, очень нравится ваша Марушка, он хочет жениться на ней.

Отец довольно улыбнулся:

— Придется ему немного подождать.

— И я ему говорила, что она еще ребенок, в школу ходит. Он не хотел этому верить, говорит, что она выглядит вполне взрослой.

Марушка от смущения не знала, куда девать глаза.

— Очень ему, этому офицеру, правится ваша Марушка, он на нее в бинокль смотрит, когда она пасет коз. И все время мне говорит: «Пани Ганчарова, я за ней приеду, когда она будет постарше».

Этого Марушка не выдержала. Смотреть на нее в бинокль! Сконфуженная, со слезами стыда на глазах, она перебежала через железную дорогу и спряталась в зарослях орешника, чтобы этот молодой офицер не видел ее в бинокль.

Она потом не хотела даже выходить на улицу. А встретившись с ним неожиданно около гостиницы, покраснела до корней волос и не смогла даже с ним поздороваться.

Офицер, очевидно, по-своему истолковал ее смущение. Он подошел к ней и поднес ее руку к губам.

— Сеньорита… — выдохнул он.

Марушка быстро вырвала у него руку. Она была оскорблена, возмущена и сконфужена.

Тщетно потом бродил молодой офицер под их окнами. Марушка всеми силами избегала его, и он уехал, не обменявшись и двумя словами с этой моравской девушкой, расцветшей на каменистых склонах особой, экзотической красотой.

Через несколько дней после того как ушли военные, Марушка получила письмо. С любопытством вскрыла она конверт и прочла:

«Сеньорита…»

Где он сейчас? Вспоминает ли когда-нибудь о ней?.. Сегодня эта его влюбленность не возмущала бы ее, как тогда, сегодня она ей даже поправилась бы.

Ах Юла, Юла, почему ты хотя бы немного не можешь быть таким?! Почему каждую сладкую минуту ты обязательно должен отравить каким-нибудь горьким замечанием? В шестнадцать лет девушка хочет смеяться и радоваться тому, что она молода, хочет слышать, что она нравится, что о ней кто-то думает, только о ней одной, и больше ни о