Ты молчишь в ответ, провожая вслед

взглядом неприветным.

В чем я грешен был, чем я заслужил

неприязнь такую?

Если знаешь ты, как нежны мечты,

как душа тоскует,

Светлый ангел мой, будь добра со мной,

каждый миг молю я.

(Д. Анисимова)

ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЕ

Песня, в которой (поэт) бранит Амура, обещавшего, но так и не отдавшего ему Юлию

На мелодию «Уже совсем весна начиналась»

Зачем в деяниях твоих такой разлад,

Коварный недруг мой, дающий невпопад

Мне, горемычному, то мед, то горький яд?!

Коль нет отрады мне по милости твоей,

Хоть смерть мгновенную послал бы мне скорей,

Не раздувал бы зря пожар в душе моей.

Выходит, солгала твоя драгая мать,

Когда сулила мне покой и благодать,

Выходит, что и ты — прохвост ни дать да взять.

Зачем жестоко так меня ты обманул?

Отнюдь не сбылся твой божественный посул —

Блаженства чудный зрак мне лишь на миг блеснул.

Дитя лукавое, то по твоей вине

Моя избранница так холодна ко мне,

А я в любви своей сгораю, как в огне.

Коль факелом не смог зажечь ее вблизи,

Хоть издали стрелой ей сердце занози!

Не будь столь жесткосерд! Зажги ее, пронзи!

Весьма попреками такими уязвлен,

Так отвечал тогда крылатый Купидон:

О жалкий человек, оставь свой наглый тон!

Блаженства не стяжать страданиям в обход!

Тем паче, мать моя — запомни наперед —

Задаром милости свои не раздает!

Плоды возможно ли — размысли — обрести,

Доколе дерево не кончило цвести?

Терпенье нужно нам во всем, как ни крути.

Но черствость в Юлии отнюдь не на века!

Любовь в душе ее взойдет наверняка.

Поверь, грядущая судьба твоя сладка!

О, если это так, я все стерпеть готов:

И бремя немочей, и тяжкий гнет оков,

Лишь бы любовь ее стяжать в конце концов.

(Д. Веденяпин)

ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕ

(Поэт) сравнивает Юлию с семью планетами[75]

Sibi canit et musis[76]

Ha мелодию песни «Лишь тоска и горе»

На небе семь планет, которым равных нет —

семь главных звезд прекрасных,

Сулит их мягкий свет спасение от бед,

удача им подвластна.

Но в Юлии одной, как в небе в час ночной,

все семь я вижу ясно.

Как белая луна в сиянии нежна

молочно-серебристом,

Так Юлия бела, воздушна и мила,

белей снегов искристых;

Отрадно отмечать Меркурия печать

в речах ее цветистых.

Как Солнце дарит свет измученной земле,

в ней силы пробуждая,

Так Юлия меня, улыбкою даря,

от грусти исцеляет,

Спасает от невзгод, надежде жизнь дает,

печали прогоняет.

Марс, красная звезда, могуч и тверд всегда,

непобедим врагами,

Так Юлия сильна и вооружена

прекрасными очами,

Мгновенно в плен берет, и больно в сердце бьет,

как острыми клинками.

Венера в ранний час красой пленяет нас

и вновь спешит к закату.

Так Юлия скромна и чистоты полна,

души моей отрада.

Как пенье вешних вод, любить и жить зовет,

иного мне не надо.

Юпитер, царь богов, любимец мудрецов,

дарует процветанье.

Так Юлия любовь дарует лаской слов

и дивных глаз сияньем,

И тот блажен, кто мил приветной деве был,

кто знал ее вниманье.

Сатурн, предвестник бед, сердит, угрюм и сед,

сулит несчастье злое,

Так Юлия порой, увлечена игрой,

столь холодна со мною,

Что рушит счастье в прах и сеет в сердце страх,

томит и беспокоит.

Коль Юлии секрет, красы и блага свет

и ты постичь желаешь,

На небо обратись, к планетам приглядись —

от них ты все узнаешь.

Ведь главных семь светил, путь девы освятив,

в душе ее сияют.

(Д. Анисимова)

ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

Диалог, в котором поэт, идя по дороге, разговаривает с Эхом. Но этого не способен понять тот, кто не знает, что такое Эхо

На ту же мелодию

О! В дикой сей земле лишь роще да скале

свой пыл влюбленный явишь!

Ты в них опору зришь, когда огнем горишь,

но все ж Киприду славишь.

Кто знал, как я страдал, от страсти пропадал,

во всем виня себя лишь?

Ответил Некто: «Я ЛИШЬ!»

Да кто ж ты, Ялиш? Ой! Неужто дух лесной —

а я ему помеха?

Потряс ли залпом бор искатель лисьих нор

и заячьего меха?

Быть может, конь заржал, на коем проезжал

какой-то неумеха?

Сказало Эхо: «ЭХО!»

О! Эхо, я в огне! — Ведь Юлия ко мне

прелестная сурова:

Твердыня! Лед! Гранит! — Скажи, какой магнит

ее притянет снова?

Чего я жажду сам, по скалам и лесам

скитаясь бестолково?

А Эхо мне: «АЛЬКОВА!»

Алькова, да! Постой, но как же имя той,

что мне обетованна?

Она тоску смирит, блаженство подарит

обильно, невозбранно!

Как имя, подскажи, грядущей госпожи,

что сердцу столь желанна?

И Эхо шепчет: «АННА!»

А надо ль мне, ответь, сей нимфе славу петь —

угодна ль ей услада?

Ужель от Анны сей — от Юлии моей! —

и ласки ждать, и лада?!

Годами без наград я вновь служить бы рад, —

да мне она не рада.

Тут Эхо в крик: «НЕ НАДО!»