Не так давно по телевидению шел фильм-воспоминание о Майе Кристалинской. Наверное, должно было пройти немалое время, многое в жизни и музыке измениться, чтобы сейчас, глядя черно-белую пленку, понять, какие возможности скрыты во внешней статике, если есть внутренняя гибкость. Мы отвыкли от чуть заметного жеста, от легкого движения губ, от намека… Нам не хватает исполнителей, не певцов, а именно исполнителей! Вдумайтесь, всмотритесь, сколь богата самыми разными чувствами и оттенками чувств реальная наша жизнь – и насколько беднее палитра чувств на эстраде.

Разумеется, каждый автор хочет написать шлягер; это в порядке вещей. Но чтобы стать шлягером, песня должна угодить множеству совершенно разных людей. Как быть? Многие композиторы и поэты идут на сознательную нивелировку, на упрощение. Одни делают это радостно и без усилий, ибо только в рамках стандарта чувствуют себя уверенно. Другие ценой немалого напряжения, ломая себя, подгоняют к среднеарифметическому уровню свое музыкальное и поэтическое мышление. Вот так и растет, набирая силу, этот поток. И присматриваясь к «камушкам», которые он несет, все чаще обнаруживаешь их сходство.

Ходил занятный слух, будто композитор Френсис Лей имел претензии к советскому коллеге в связи с тем, что первые три ноты известной всему миру «Лав стори» совпадают с тремя нотами популярной у нас песни. Три ноты – смехота! А что сказать о целых музыкальных фразах, отрывках, совпадающих один к одному? Те, кто интересуется зарубежной эстрадой, вполне могли обнаружить ласкающие слух приметы незаконного родства наших и «ненаших» шлягеров. Ноты стали липкими.

Иногда, впрочем, и не различишь, сознательный это плагиат или просто срабатывает установка на стертость музыкальной мысли, на ширпотреб. Работает система типового проектирования модных песен, и тут иной раз рискованна сама возможность написать что-то выходящее за рамки стандарта. Внутренний сторож говорит: не мудри, делай «верняк». И авторы в самом деле не мудрят. Все, что написано, должно идти в дело: ни ноты в отходы. Стыд порой запрещает то, чего не запрещают законы, утверждали древние. Сегодняшняя песенная лихорадка заставляет стыд умолкнуть.

А кто вообще сказал, что советскую песню любят и непременно будут любить? Обстоятельства складываются так, что сейчас, в период духовного углубления, песни низкого художественного уровня вместе с подобными им исполнителями начнут казаться неуместными. Потому что они не дадут пищи нашим мозгам и сердцам, тренирующимся с возрастающей нагрузкой. И чем больше людей окажутся втянутыми в такие тренировки, тем насущнее станет для песни необходимость пересмотреть систему ценностей. Вот тогда-то ей, быть может, придется бороться за место под солнцем.

Спору нет, песня нужна разная. Песня-призыв и песня-игра, песня-размышление и песня-фантазия…

Но во всех случаях это должно быть произведение искусства, удостоверяющее интересную, ищущую личность – вернее, личности его создателей. И предполагающее такую же личность слушателя. Не нужна только песня, текст которой утверждает скудость мысли, а музыка – бедность чувств.

Такая песня оскорбительна.

У журналистов, да и не только у них, есть простительная особенность: если долго токуешь одно и то же, сам начинаешь в это верить. Сначала я приписал архитектуре способность улучшать общественные нравы, а следом возвел эстрадную песенку в ранг проповедника, что было еще большей ахинеей. Увлекся, однако.

Впрочем, от меня как музыкального ведущего-по-лемиста (показываем пальцами кавычки) толк все-таки был. Мы с редактором программы Нонной Нестеровской впервые воткнули в телевизионный эфир «Машину времени». Ее уже все прекрасно знали и даже видели в кино, но домашний голубой экран – не ровня кинозальному белому; на ТВ шел строгий политический отбор. Так вот, мы умудрились отыскать в репертуаре «машинистов» чуть ли не единственную песню, в которой даже самые изощренные идеологи не нашли бы фигу в кармане. Называлось это сочинение «Песня, которой нет».

Чуть проще было с группой «Секрет», которую до нас тоже в ящик не пускали. Мы же продавили питерцев с безобидной песенкой «Сара Барабу», предварительно убедив насторожившееся руководство, что «Сара» не является пропагандой идей мирового сионизма.

И, наконец, мы спасли для народа крутой хит. К своему дебютному появлению на ЦТ Лайма Вайку-ле записала две песни. Руководство редакции выбрало «Ночной костер», а вторую песню запретили, обругав ее кабацкой пошлостью. А мы эту пленку припрятали и спустя пару месяцев, рискуя получить по голове, втихаря засунули в очередную передачу. Наутро вся страна запела «Еще не вечер».

Вот такие имеются заслуги, которые, надеюсь, хотя бы частично искупают чистосердечные заблуждения автора.

А теперь еще один, уже последний, поворот наших историографических рассуждизмов. Иной раз приходится внушать аудитории идеи, в которые не только не веришь, но даже мечтаешь, чтобы они как можно скорее рассыпались в прах. И тогда твердишь: «Чур меня, чур меня» и мучительно соображаешь, как бы сохранить перед уважаемым читателем лицо, как бы послать ему намек, что ты пишешь одно, а думаешь совсем другое. А то ведь сочтет тебя балбесом или лакеем. До сих пор помню это ощущение, перечитывая свою публикацию от 26 июля 1985 года. Тут важна точная дата, потому что это сочинение вышло ровно через десять недель после обнародования знаменитого указа Президиума Верховного Совета РСФСР «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения».

Итак, главный редактор газеты велел мне на примере промышленного предприятия показать, какие результаты приносит выполнение означенного указа. «Результаты, конечно, должны быть ошеломительными?» – нахально пошутил я, но тотчас был сурово поставлен на место: «Ты, может, не понял, что все это очень серьезно? Срок тебе – сутки. Акцент – на росте производительности труда».

Ясное дело, на чем же еще. Если государство решилось изъять из торгового оборота водку, а значит, пробить здоровенную дыру в бюджете страны, значит, насильно отрезвленный рабочий класс должен ударным трудом эту дыру заткнуть. Вот такое предусмотрено «водкозамещение». Короче, следующим утром я уже ехал в ближнюю командировку на Подольский механический завод имени М.И. Калинина. Предварительно объяснил по телефону директору цель визита, чем совершенно его не обрадовал. Но куда денешься.

Такое было в моей жизни в первый и, как позже выяснилось, в последний раз: еще до начала журналистского расследования я знал его результат и даже заранее придумал рубрику: «Утверждать трезвость», подзаголовок: «Первые результаты целенаправленной борьбы с пьянством в заводском коллективе», а когда электричка уже подъезжала к Подольску, родилось заглавие будущей публикации: «Перелом». Во как.

К моему появлению бывалые руководители – директор, секретарь парткома и председатель профкома – уже сообразили на троих, как будут спасать шкуры, в чем я готов был всемерно им содействовать, ибо на кону стояло не только их, но и мое служебное соответствие.