Утро принесло новые неприятности. Свободных номеров в отеле не оказалось. И не пытайтесь искать, сейчас туристический пик, сказали на рецепции. Я готова улететь сегодня же, гордо заявила Лина. Максим позвонил агенту и выяснил, что на ближайшие три дня все места на рейсы до Москвы проданы.

Вот так на римских каникулах они оказались не вольными патрициями, а прикованными друг к другу галерными рабами. Бесцельно бродили по центру, на душе было муторно. Максим искоса поглядывал на Лину, – ухаживать за ней, добиваться ее не было ни малейшего желания. В кофейне граппа с капучино развязали язык. Раз уж так вышло, сказал Максим, давай не портить обедню. Может, и хорошо, что ничего не получилось, а вдруг бы мы друг другу не подошли, – как бы я потом к тебе на маникюр ходил? Общие неудачи сближают, и они легко съехали на «ты». Если хочешь, я могу гулять одна, предложила Лина. Да перестань, фыркнул Максим, все же не чужие.

Задышалось легче, и был объявлен праздник живота. В колбасной лавке им настругали копченостей, которые отлично пошли с несоленым тосканским хлебом и красным вином. Пустив хмельную слезу, Лина рассказала, что за последние полгода трижды обожглась, чересчур быстро согласившись на интим, и ни один мужчина после первой ночи даже не перезвонил. Максим понятливо кивал: вот же козлы.

Зашли в сыроварню и налегли на горгонзолу, вымоченную в вине и посыпанную сушеной клюквой. Максим внушал Лине, что не стоит думать, будто крепкие отношения возникают исключительно после продолжительных ухаживаний, с тем же успехом случайный секс может оказаться началом долгой и прочной связи. Такой уж век, – а, впрочем, было ли иначе?

Они бродили по Риму, складывая в себя всё подряд: пиццу с морскими гадами, коктейль сграппино из мороженого, лайма и водки, тонкие ломтики говядины Вителло Тоннато… Пропахшие чесноком, черным перцем, базиликом, мятой, всеми аппенинскими травами, они говорили о своих романах, успешных и провальных, они топили, растворяли в вине и кофе былые горести-печали.

Из последней траттории, где уже поздним вечером умяли ризотто с трюфелем, выходили с трудом, глядя друг на друга хоть и мутным, но вполне дружественным взором. Максим осторожно приобнял Лину за плечо, она икнула и положила свою руку ему на поясницу Дошли до отеля, не включая свет, стянули одежду, каждый плюхнулся на свой край кровати. Не беспокойся, я к тебе не притронусь, промычал Максим. А я и не боюсь, ответила Лина, и оба мигом уснули.

Наутро Максима разбудило какое-то неясное, но вроде бы знакомое ощущение. Он с трудом открыл левый глаз. Рядом сидела Лина, она держала его руку и знакомой пилочкой с алмазным покрытием осторожно, чтобы не разбудить, полировала ему ногти.

Кто вам сказал, что газета живет один день? Полноте. Это новости назавтра прокисают, а сама газета – вечна! Можно открыть издание многолетней давности и вычитать то, что у вас сегодняшнего вызовет целый веер веселых и горьких мыслей, ассоциаций и параллелей. И это, поверьте, очень интересно.

Особенно если прочитанное вами же и написано.

Это открылось мне, когда в поисках какой-то стародавней заметки залез в свои архивные папки и завис там на несколько дней. Перечитывание собственных сочинений оказалось увлекательным не по ностальгическим причинам (о, моя утраченная свежесть!), – интерес состоял в том, чтобы наложить тогдашние свои наблюдения, эмоции, предчувствия на последующие реалии. И чем длиннее был мост времени, отделяющий дату публикации от сегодняшнего дня, тем неожиданнее и ярче оказались впечатления.

Вот репортаж 25-летней давности. На дворе год 1992-й. Уже минул эпохальный 91-й, уже накрылся

СССР, но еще не наступил 93-й, в Белом доме пока нет пробоин от танковых снарядов. Новая страна по имени Россия пребывает в полупозиции: энтузиазм тухнет, благосостояние народа критичное, надежды, однако, остаются. И тут в городе Сочи устраивают первый всероссийский конкурс «Шоу-королева». В качестве гостей прибывает культурный бомонд, по-нынешнему – селебрити. Итак, фрагмент репортажа.

Трон шоу-королевы не наследуют, на него карабкаются. А нам – зрителям, гостям, журналистам – ни на какой трон ползти не надо. Мы – свита, которая играет королей, а также и королев. Наше дело – радоваться жизни, изливать восторг, и чем натуральнее мы это делаем, тем лучше исполняем назначенную роль. И вот сидим за длинными столами, сервированными не едой, но блюдами. Грохочет концерт художественной самодеятельности «звезд», с наслаждением валяющих дурака и даже забывших дневные споры о том, почему твой номер в отеле лучше, чем мой. И фонтаны бьют из наших глаз, фонтаны хохочущих слез, с которыми исторгаются из нас обиды, страх, зависть, беспомощность, злоба. Со слезами мы выдавливаем из себя раба, и не по капле, а струями, будто клоуны в старом цирке.

Кружит бал, и все мы любезны и сыты. Горит, щелкая и поднимая искры в ночное небо, груда досок, сложенная наподобие вигвама, и дым отечества нам наконец-то сладок и приятен. Но ухо ловит чью-то фразу: «Пир во время чумы».

И вот тогда приходит вопрос, простой до идиотизма: умеем ли мы быть счастливыми? И вправе ли? Почему в столь редкостную минуту радости вонзается в тебя мысль: не кощунствуешь ли, не юродствуешь? Какой там еще Сочи, когда были, есть и, скорее всего, будут Сумгаит, Тбилиси, Фергана, Душанбе, Баку, Ош, Вильнюс, Рига, Цхинвал – далее везде? Объясни, как жить. Стыдясь собственной улыбки?

Каждый ищет свой ответ, но все мы вместе сидим и слушаем со сцены мужское пение: «Россия, Россия, мне избы серые твои, твои мне песни вековые…» – и далее по А. Блоку. Но натренированное в средней школе ухо тут же усекает купюру: из песни слово выкинули, славное такое словечко, аккурат между двумя «Россиями». Помните? «Нищая». Ну и правильно, что выкинули. Не к месту оно сейчас.

Что с нами, где мы? Или это что-то наподобие острова Крым, отсеченного аксеновской импровизацией от материка и оказавшегося недосягаемым для доблестной Красной армии? Мы живем здесь без напряга, как у себя дома, и вежливы, предупредительны, как в гостях. Остров Сочи. Российский – и все же счастливый. Он, и только он, нужен нам, а никакой не остров Манхэттен, не остров Крит и даже не остров Пасхи. Только на русском языке мы можем быть милыми, обаятельными, галантными, раскованными, вальяжными, элегантными, артистичными, остроумными, кокетливыми… Даруй нам, Сочи, легкость мысли необыкновенную!

Но сказка кончается. В аэропорту на крыше павильона лозунг: «Перестройка – продолжение великих свершений, начатых Октябрем». Последняя сочинская мистификация. Прощай, остров. Береги себя.

Не знаю, как вы, а я в этом тексте, написанном четверть века назад, улавливаю предчувствие будущих событий. Наверное, некоторым читателям, особенно молодым, надо напомнить или пояснить, что Сумгаит, Фергана, Ош, Цхинвал и другие перечисленные в публикации города – это те места, где начиная с середины 80-х годов представители братских народов Советского Союза вдохновенно истребляли друг друга. Когда я писал репортаж из Сочи, кто мог подумать, что всего через год Москва, которая только что отслужила панихиду по трем погибшим во время путча парням, будет скорбеть уже по сотням убитых, а потом полыхнет Чечня, рухнут взорванные дома в столичных Печатниках и на Каширке, случится «Норд-Ост», потом Беслан, и люди по всей стране понемногу начнут привыкать к террору.