Но я успел близко познакомиться с ее детской душой, и было в ней нечто такое, что мало соответствовало образу холодного мстителя, в которого она вроде бы превратилась. Она любила брата, даже была готова пожертвовать собой ради него. Она действительно всеми силами хотела стать хорошим человеком.

– Нет, – сказал я, и она заморгала. – Ты действительно от всех отличаешься. Не знаю, правда, почему. Тебе не полагалось бы, но так оно и есть.

У нее взбугрились на скулах желваки.

– Может, это ты повлиял? Вы, боги, такие. Знай, что ты повлиял на мою жизнь больше, чем удалось самому Блистательному Итемпасу…

– Наоборот, мое влияние должно было сделать тебя хуже. – Я даже чуть улыбнулся, правда, улыбка получилась кривая. – Я себялюбив, капризен, жесток. Шахар, я никогда не был пай-мальчиком!

Она приподняла бровь и бросила короткий взгляд вниз. Я и забыл, что совсем голый, если не считать одеждой безобразно длинные волосы: сейчас, когда я стоял, они достигали лодыжек. (В отличие от ногтей, которые сохранили ту длину, которую я обычно предпочитал. Частичная смертность и частичный рост? Придется жить, с ужасом ожидая первую стрижку ногтей.)

Я сперва подумал, что Шахар разглядывает что-то у меня на груди, потом запоздало сделал поправку на изменившийся рост и сообразил, что ее взгляд устремлен… несколько ниже.

– Да уж, – сказала она наконец. – Теперь ты точно не мальчик.

Кровь бросилась мне в лицо, хотя я не очень понял почему. Ведь тела – это всего лишь тела, а пенисы – всего лишь пенисы. Тем не менее она каким-то образом вынудила меня смутиться из-за моего. Во всяком случае, я так и не придумал, что ей на это ответить.

Шахар помолчала еще немного, вздохнула:

– Ты, может, поесть хочешь?

– Нет… – начал я, но тут в животе у меня заурчало и возникло то странное посасывание, которого я не знал уже несколько человеческих поколений. Я даже успел подзабыть, что оно означает. Я вывернулся, сказав: – Но к утру, наверное, захочу.

– Значит, я распоряжусь, чтобы доставили двойной поднос. Спать-то будешь?

Я покачал головой:

– Слишком много всего надо обдумать. Не уснул бы, даже вымотавшись. А я не слишком устал…

Ну да. Пока еще не устал.

Она вздохнула:

– Понятно…

Тут до меня вдруг дошло, что она совершенно вымотана. Лицо бледнее обычного, даже морщинки наметились. Ко мне постепенно возвращалось чувство времени – смутное, неповоротливое, но тем не менее действенное, – и я сообразил, что, когда она меня вызвала, было уже хорошо за полночь. Ну, не вызвала, а прокляла. Может, она в тот момент без сна расхаживала по комнате и голова пухла от раздумий о всяческих бедах? Что заставило ее вспомнить меня, пусть даже и с ненавистью, – после стольких-то лет? А хочу ли я это знать?..

– Наша клятва все еще в силе, Шахар? – тихо спросил я. – Я не хотел причинять тебе никакого вреда.

Она нахмурилась:

– А тебе хочется, чтобы она была в силе? Помнится, поначалу тебя не слишком привлекала идея обзавестись двумя смертными друзьями…

Я облизнул губы, силясь осознать, почему мне настолько не по себе. Она определенно заставляла меня нервничать.

– Думаю, учитывая обстоятельства, друзья бы мне пригодились.

Она моргнула. Потом улыбнулась – уголком рта. В отличие от ее прежних улыбок, эта была настоящей. В ней не чувствовалось горечи. Тут я понял, насколько ей было одиноко без брата. Насколько она вообще юная. И как недалеко ушла от того ребенка, каким я ее знал.

Потом она шагнула вперед, ее ладони коснулись моей груди, и я ощутил поцелуй. Легкий и дружеский. Простое и краткое прикосновение теплых губ, но оно зазвенело во мне хрустальным колокольчиком. Она отступила на шаг, а я все стоял столбом и смотрел на нее. И ничего не мог с собой поделать.

– Значит, друзья, – сказала она. – Доброй ночи.

Я просто кивнул, не найдя слов. И ушел в комнату Деки. Она затворила за мной дверь, и я обессиленно прижался к ней спиной, испытывая одиночество и еще что-то очень странное…

Спи, мой малыш,

Вот мир, что достался люду:

Ненависть землями правит,

И горе повсюду.

Мечтая о лучшей жизни

В краю, далеком отсюда,

Ты сказок моих не слушай,

Просто иди за чудом.

В ту ночь я не спал, хотя и мог бы. Спать-то хотелось, и еще как! Я вообразил отчаянное желание сна в виде паразита, высасывающего мои силы и только ждущего, когда я достаточно ослабею и дам ему возможность завладеть уже всем телом. Когда-то мне нравилось спать. Когда-то. Прежде, чем это стало угрозой.

Но скуку я тоже не любил, а ее было предостаточно в те часы, которые я провел, расставшись с Шахар. На размышления о моем прискорбном положении могло уйти лишь какое-то время. Единственным способом как-то выплеснуть мои «растрепанные чувства» было действовать. Делать что угодно, лишь бы немедленно. Я слез с кресла и принялся бродить по комнате Деки, заглядывая то в выдвижные ящики, то под кровать. Его книги были слишком просты, чтобы возбудить мой интерес, за исключением сборника загадок, где нашлось несколько ранее мне неизвестных. Но и эту книгу я одолел за полчаса, а потом скука навалилась вновь.

Трудно придумать существо опаснее скучающего ребенка. И, хотя меня было бы правильнее назвать скучающим подростком, это изречение смертных по-прежнему оставалось в силе. Часы текли, постепенно становясь все длиннее и тягостнее. В конце концов я встал и растворил стену. Хотя бы это я мог проделать, не растрачивая еще остававшиеся у меня силы: для этого потребовалось лишь произнести слово. Когда день-камень отодвинулся в сторону, уступая мне путь, я шагнул сквозь открывшееся отверстие, оказавшись в мертвых пространствах за стеной.

Прогулка по моим былым угодьям до некоторой степени подняла настроение. Хотя, конечно же, и здесь не все было в точности как когда-то. Мировое Древо разрослось и вокруг Неба, и непосредственно внутри. Некоторые заброшенные коридоры и замкнутые пространства оказались заполнены его живой древесиной, и это заставляло меня время от времени пускаться в обход. Я понимал, что таков и был замысел Йейнэ: в отсутствие Энефадэ и, что важнее, лишившись подпитки от Камня Земли, Небо испытывало необходимость в поддержке Древа. Уж слишком много законов Итемпаса, установленных для смертного царства, нарушала его архитектура, и лишь магия удерживала громадный дворец в небесах, не давая ему обрушиться и, соответственно, вдребезги разбиться.

Я спустился на семнадцать этажей, прошел изгибами коридора, который человеку мог только присниться, ибо представлял собой вереницу соединенных сфер, и там, под гигантской выгнутой веткой, я нашел то, куда стремился, – свой планетарий. Я аккуратно обогнул все ловушки, которые сам когда-то расставил, по привычке избегая наступать на фрагменты лунного камня, вделанные в пол. На вид они были очень похожи на обычные куски день-камня (смертные их и не различали), но облачными ночами в новолуние эти вставки преображались, становясь провалами прямо в одну из любимых преисподних Нахадота.