– Ну и правильно, – вздохнул я, вновь ощущая навалившуюся усталость. – Потому что я тоже его не люблю.

Потом мы долго молчали. Она начала трогать мои волосы то тут, то там, отделяя прикосновениями слишком длинные пряди. Я закрыл глаза, благодарно принимая ее заботу и одновременно спрашивая себя, сколько еще раз мне доведется так наслаждаться прежде, чем я умру.

– Ты помнишь? – спросил я. – Помнишь последний день своей человеческой жизни? Ты еще спрашивала, что будет, когда ты умрешь.

Ее руки на мгновение замерли.

– Ты тогда ответил, что не знаешь. И что смерть как-то не особенно занимала твои мысли.

Я опустил веки, в горле почему-то застрял комок.

– Я соврал…

– А я знаю, – очень тихо сказала она.

Йейнэ разделалась с моими волосами и собрала обрезанное в горсть. Я на мгновение ощутил напряжение ее воли. Потом она поднесла ладонь к моему лицу, показывая, что сделала. Мои волосы превратились в плетеный шнурок как раз подходящей длины, чтобы повязать на шею, и на него была нанизана небольшая светло-желтая бусина. Невзирая на разницу в размерах и материале, я узнал вложенную в нее душу: это была Эн.

Я сел, обрадованный и удивленный. Поднял украшение на уровень глаз и ухмыльнулся старой подружке. (То, что ее так уменьшили, ей не понравилось. Она привыкла быть мячиком, упругим и славным. Теперь же ей приходилось мириться с этим ничтожным и неподвижным обликом из-за того, что я перестал быть ребенком. А что, взрослые не любят пинать забавные мячики? Я погладил Эн, чтобы она перестала ныть.)

Потом провел рукой по остриженной голове и обнаружил, что Йейнэ изменила прическу, приспособив ее к чертам моего повзрослевшего лица.

Я посмотрел на нее:

– Ты меня таким хорошеньким сделала, спасибо. Наверное, в куклы играла, когда была смертной девочкой?

– Я принадлежала к народу дарре. У нас мальчишки в куклы играли. – Она встала, без нужды отряхнула одежду и обвела глазами опустевший чертог. – Мне не хотелось бы оставлять тебя здесь, Сиэй. Здесь, в Небе.

Я пожал плечами:

– Какая разница, здесь или где-то еще?

А сам подумал, что Нахадот был прав. В моем нынешнем состоянии я не мог покинуть смертное царство; земной плоти почти невозможно попасть в чертоги богов. Один раз Наха меня уберег, приняв внутрь себя, но больше я на такое не соглашусь.

– Здесь водятся Арамери, – сказала она.

Подавив желание раскрутить бусину на шнурке и куда-нибудь ее запустить, я надел ее через голову и устроил на груди. (Эн там сразу понравилось, ведь мое сердце билось рядом.)

– Я больше не раб, Йейнэ, – сказал я. – Больше мне здесь ничто не грозит.

Она взглянула на меня с таким раздражением и недовольством, что я даже отшатнулся:

– В чем дело?

– Арамери – всегда угроза!

У меня брови поползли вверх.

– В самом деле, о дочь Киннет?[2]

Вот тут она рассердилась по-настоящему, даже глаза приняли яркую желтизну оливина.

– Их власть повисла на ниточке, Сиэй. За ними теперь лишь войско и писцы. Сила смертных, магия смертных: и то и другое можно ниспровергнуть, и власти Арамери над миром настанет конец. Как по-твоему, что они сделают, снова получив возможность наложить лапу на божество?

– Чтоб я понимал, какая им польза от ослабевшего, умирающего божества, – хмыкнул я. – Я даже перевоплотиться толком не могу: мне это, видите ли, опасно! Да я просто жалок! – Она опять захотела возразить, но я опередил ее: – Я буду осторожен. Обещаю. Но, Йейнэ, честное слово, у меня сейчас есть заботы поважнее.

К ней вернулось самообладание.

– Да. – Она помолчала немного, тяжело вздохнула и отвернулась. – Ты только будь осторожен, Сиэй. Век смертного может промелькнуть для тебя как единый миг… – Она моргнула и чему-то улыбнулась. – Кажется, со мной так и было. Не помню, впрочем. Смотри не растрачивай время попусту. Я не упущу ни одного оставшегося тебе мгновения – буду искать способ тебя исцелить…

Я кивнул. Как мне повезло, что у меня такие преданные и решительные родители. Во всяком случае, двое из Трех.

– Я тебя навещу, как только разузнаю что-нибудь, – сказала она.

И потянулась ко мне, чтобы заключить в объятия. Я все еще сидел на корточках. Я не стал подниматься навстречу, иначе оказался бы выше ее ростом. А такое показалось мне ужасно неправильным.

Потом она исчезла, а я еще долго сидел в опустевшем планетарии, совсем один.

Судя по положению солнца, в комнату Декарты я вернулся уже после полудня. Впрочем, долго размышлять на эту тему мне не пришлось: выйдя из отверстия в стене, я обнаружил в комнате посетителей. Они встали, приветствуя меня, и я удивленно остановился.

Шахар стояла возле двери в свою комнату, и такой тихой и скромной я еще ни разу ее не видел. Она была одета в то, что у чистокровных Арамери считалось повседневным нарядом: длинное платье с кружевным узором в форме пчелиных сот, ярко-синие атласные туфельки и плащ. Волосы уложены на затылке замысловатым узлом. Возле Шахар стояла женщина с явными манерами дворцовой управляющей. Она оказалась самой рослой из трех присутствовавших дам – широкоплечая, красивая, с удивительно прямым взором и густейшей лавиной вьющихся черных волос, спадавших на плечи и спину. Тем не менее при всей властности облика она была одета далеко не так изысканно, как две другие, а метка на лбу изобличала в ней всего лишь квартеронку. Она помалкивала и смотрела куда-то сквозь меня, заложив руки за спину: поза беспристрастного внимания, бесподобно освоенная ее успешными предшественниками.

Между двумя вышеописанными дамами стояла третья: собственной персоной высочайшая правительница Арамери, глава семейства, повелительница Ста Тысяч Королевств. Она смотрелось поистине великолепно в темно-алом платье с мягким отложным воротником.

Мое удивление сменилось истинным потрясением, когда вся троица преклонила передо мной колени. Управляющая – привычным плавным движением, государыня и наследница – чуть менее ловко.

При виде склоненных затылков я не выдержал и рассмеялся.

– Однако! – сказал я, подбоченясь. – Вот это приветствие! А я и понятия не имел, насколько я важная персона! Вы что, весь день тут торчали, дожидаясь меня?

– Такие почести положены всякому богу, – сказала госпожа.

Голос у нее оказался негромкий и до изумления похожий на голос Йейнэ. Бодрствующей она выглядела старше, чем спящей: бесчисленные заботы правления и особенности личности отметили ее лицо морщинами, но она все еще была прекрасна холодной красотой власти.

И совершенно не боялась меня.