Они частенько сидели теперь вечерами в их гостиной, и Оливер рассказывал про свое детство в Эдинбурге и дядю, лейтенанта королевского флота. Родителей он почему-то обходил стороной.

– А мой дядя Чарльз служил в войну на тяжелом крейсере «Дорсетшир». Он своими глазами видел, как пошел ко дну непотопляемый «Бисмарк»! – сообщил он как-то с гордостью в ответ на рассказ Кэтрин о своем покойном муже-летчике, которого в конце 1939 года подбил немецкий истребитель.

Дедушка Уильям, большой поклонник бесед и воспоминаний о войне, надел очки и в крайнем оживлении посмотрел на Оливера:

– Да ведь это же… Это же было такое событие. Я помню, как прослушал сообщение по радио, в утренней сводке… Расскажите поподробнее, Оливер, прошу вас.

Уильям не заметил, или сделал вид, что не заметил, как бабушка Джеральдина горько усмехнулась и, поджав губы, принялась убирать со стола. Она, ждавшая мужа с фронтов еще Первой мировой, ненавидела войну всей душой и предпочла бы, чтобы про это бедствие рода человеческого разговор не заходил никогда.

– Они долго гонялись за ним по морю. Ведь «Бисмарк» был почти как «Летучий голландец» – мало кто из наших уцелел после встречи с ним. И даже под конец… Нельзя точно сказать, из-за чего он ушел под воду. Дядя Чарли, например, совершенно уверен, что экипаж сам открыл кингстоны. Он всегда говорил мне, что фашисты, конечно, ужасные люди, но он никогда больше не видел такого мужества, какое проявили моряки там, на «Бисмарке». Добровольно выбрать смерть, чтобы не сдаться врагу. И это мы-то враги!

– Ну, молодой человек, военные не всегда изверги, даже те, кто служил Гитлеру. Иногда это были просто юнцы, – вздохнул Уильям, мельком покосившись на свою дочь, ставшую вдовой по воле таких вот юнцов. – А когда вас атакуют крейсеры флота Его Величества… У них была гордость, я думаю. Вот мужество и пришло ее поддержать!

– А кот, кот? – полюбопытствовала Кэтрин, обращаясь к Оливеру. – Правду говорят, что с линкора спасся кот, когда из людей почти никто не выплыл?

– О да, – Оливер закивал головой, еще больше оживившись. – И этот кот потом пережил еще два крушения кораблей, на которых плавал, представляете? А окончил жизнь на берегу, кажется, в каком-то посольстве.

– Я бы не взяла его на борт после второго крушения, – пожала плечами Джемма. – Ведь ясно же, что он приносил кораблям несчастье. Может, его кто-то проклял?

Кэтрин под столом толкнула Джемму ногой и изобразила милую улыбку:

– У нашей Джеммы всегда такое бурное воображение. Не обращайте внимания, Оливер.

– Как же не обращать? Именно это мне в ней и нравится, – нежно взглянул он на Джемму.

Девушка не смутилась. Ее вообще сложно было заставить покраснеть. Но от этого ласкового взгляда она тут же вспомнила, уже в тысячный раз, что вчера, на конюшне, куда Оливер зашел в поисках ее, кое-что произошло. И Оливер помнит об этом так же хорошо, как и она, судя по его заговорщицкому виду.

Она чистила шкуру своей гнедой кобылы. А Оливер стоял рядом и смотрел на нее пристально, с каким-то напряженным выражением лица. Джемма искоса взглянула на него.

– Что? – спросила она.

– Ты очень красива, Джемма, – вздохнул Оливер, словно с сожалением.

– Ты говоришь это так, будто это преступление, или по меньшей мере досадный недостаток, – пожала она плечами и принялась вычесывать длинную гриву. – Тем более что я прекрасно знаю, какова моя внешность. Красота – это не то, чем я могу похвастаться. У нас в Локере есть много красоток…

– У вас в Локере… Или теперь уже у нас в Локере, – исправился Оливер, – есть много смазливых гусочек. Ты не такая.

– Вот я и говорю, смазливой меня не назвать, – засмеялась Джемма, назидательно подняв указательный палец.

– Тебя не назвать гусочкой. Ты никогда не станешь гусыней, как их мамаши. Ты удивительная, Джемма.

Странно, но Джемма была абсолютно спокойна. Руки продолжали заниматься своим делом, и хотя ее уши улавливали волнение в голосе Оливера – она была спокойна. Замедлившимся, вдруг обострившимся зрением Джемма увидела, что в темной шкуре гнедой кобылы есть три более светлых волоска, что край попоны, только что наброшенной на спину животному, немного поистрепался, что кожа на левом запястье ее измазана чем-то черным, то ли землей, то ли сажей…

Когда молчать стало невыносимо, Джемма медленно повернулась к Оливеру и увидела в его глазах желание. Прежде девушка никогда не видела этого выражения в глазах мужчин, но сейчас ей не понадобилось и доли секунды, чтобы распознать его тайный смысл. Что-то древнее и страшное, большое и тягучее, и знакомое женщине с рождения до смерти было в этом взгляде. Она хотела было пошутить, чтобы сбить напряжение, – и не успела. Оливер мягко, но непреклонно привлек ее к себе и поцеловал долгим, ищущим поцелуем.

Это был первый ее поцелуй. Но природа сильнее, чем все остальное, – и она ответила ему, сначала неумело, а потом так страстно, как могла. Ощущения были новыми, острыми, пряными, и хотелось еще.

Их спугнул зашумевший ведром у колонки работник. Оливер отшатнулся от девушки и тут же встретил ее взгляд. Никакого смятения, только любопытство и чуточку разочарования от того, что она не успела распробовать как следует это новое для нее лакомство. Оливеру это понравилось. Что же до Джеммы – она выпорхнула из конюшни с невинным и беззаботным видом. Однако весь вечер ее мысли то и дело возвращались к поцелую. И она почему-то прекрасно осознавала, что он был не последним и за ним последует еще череда таких же, а может, и еще лучше… Эх, скорее бы. Ей понравилось целоваться. И она усмехнулась, представив на мгновение ужас своей благовоспитанной матери, если бы та сумела прочитать ее мысли.

Пока она вспоминала вчерашнее происшествие, сидя на диване и машинально перебирая страницы журнала, лежащего у нее на коленях, разговор о крейсерах и доблести плавно потек по другому руслу, и Джемма снова перестала его слышать. Она сидела спиной к окну, и оттуда тянуло вечерним холодом. Но в комнате ярко горели лампы, и от этого контраста все казалось еще более уютным, мирным. Ей вдруг пришло в голову, что так все и должно быть: теплый дом, где собираются несколько поколений одной семьи, неспешный разговор, когда снаружи и в трубе воет западный ветер и приносит с собой дыхание океана.

Эта гостиная с синим ковром, синими шторами и лампой с желтым абажуром скучала по таким вот семейным вечерам. Когда-то, когда Кэтрин была совсем еще маленькой младшей дочерью Вейлмартов, дом и гостиная полнились смехом, криками, возней двух ее старших братьев и сестры. Уильям и Джеральдина были сравнительно молоды, души не чаяли в детях, хотя Уильям и был иногда строг с ними, особенно с сыновьями. Но ферма отнимала большую часть родительского времени, и дети весь день были предоставлены самим себе. Только вечерами они собирались здесь вместе. Сквозь абажур комнату заливал теплый желтый свет, как будто тут горело свое собственное солнце. Мальчишки шуршали газетой и бумагами, набрасывая какие-то чертежи, что-то вырезая и склеивая, девочки шушукались в уголке или читали вслух книгу. Джеральдина садилась в кресло, чтобы передохнуть после трудного дня – и заодно починить одежду, белье, ведь на детях все будто сгорало. Каждый был, казалось, занят своим делом, и все же они были вместе. Но прошло время, братья и сестры выросли и разъехались по всей Англии. Кэтрин была единственной, кто вернулся в родительский дом, да и то потому, что овдовела и не видела иного пути, чтобы выжить с маленькой Джеммой на руках. Остальные остались в городах – теперь уже со своими семьями. Но синяя гостиная, казалось, продолжала помнить их и ждала.