— Змеи тоже мигрируют. Пообщаетесь. И вот, как учили, сразу с вертолета в бой.

— С корабля на бал! — орал Азат, скрывая за бравадой страх.

— Айда, айда! — покрикивал Айрат, подгоняя бойцов своего отделения.

— Шнель! — рычал где-то неподалеку Ландау.

Высадились. Рассыпались. Стрелять начали раньше, чем разглядели — в кого же. Услышали команду и открыли огонь. Все правильно. Так и надо.

Иногда голообезьян было видно. Чаще — нет. Датчики сходили с ума. Деревья и кусты, уцелевшие после предыдущих обстрелов, горели, и на фоне пляшущего огня полупрозрачные животные просто терялись.

Стреляли. Наугад. В пустоту. Полосовали воздух лучами бледного пламени, в котором, когда попадали удачно, очерчивались на несколько секунд корчащиеся призрачные тела

Никто не понял, как вышло, что первым вышел из строя капитан. Координаты стрельбы вдруг перестали поступать. Ненадолго. Ландау, яростно выругавшись, заорал не своим голосом:

— Рота, слушай мою команду! Огонь!

И снова стреляли винтовки, как будто и не случилось ничего.

Случилось. Волна голообезьян наконец-то докатилась до позиций.

Азат молился только о том, чтобы уцелела мини-камера, намертво закрепленная на каске. Снять все это, весь этот ад! О себе не думал, главное, чтобы получились хорошие кадры, чтобы не он сам, так кто-нибудь другой смог сделать из этого…

— Ах, шайтан! Отходим! Айратка рванул за плечо:

— Отходим, мать-перемать, оглох?!

Отступали. К поселку. Почти бежали. Сзади накатывалась лавина, сейчас животных уже было видно, в них стреляли — отделение Лонга, Эжена Шраде, прикрывало отступление. Как уж там вышло, что под командованием Лонга оказалось не пять человек, а двадцать, — с этим можно разобраться потом. А пока — бежать! Бежать!

И снимать.

На удивление спокойный Тихий. Остановился вдруг. Замер, нюхая воздух.

Он что, с ума сошел?

Яростно матерящийся Айрат. Кадры эти оставить, а вот звук придется убирать.

— Окружили… — задыхающийся голос Лонга. Шайтан! Только этого недоставало. Их же там двадцать всего! А Ландау, Фюрер проклятый, он же ради Лонга не почешется. Лонг. Еврей… Нужно успеть снять, что там происходит. И бежать. Бежать!

Отто Ландау во главе десятка бойцов поливал огнем тварей, наседавших на арьергард. Он расчистил дорогу, прошел по горящим трупам, добрался до Лонга. Вдвоем, немец и еврей, они расстреливали врага, давая раненым время убраться подальше.

А куда?

В поселок, куда больше-то?!

И тут неожиданно ожил Тихий. Все время, пока Лонг вырывался из окружения, он стоял, словно оцепенев. И вдруг зашевелился. Перехватил пробегавшего мимо Фюрера, что-то сказал ему. Не по связи. Так. Прямо в лицо.

Азат не видел лица Азамата, зато он видел, какие глаза стали у Отто. Бешеные. А потом… пустые такие. Невыразительные.

— Стоять! — крикнул Фюрер. — Прекратить отступление.

Как бежали, так и попадали. Привыкли слушаться. За несколько минут боя привыкли. Приказы рядового выполняются беспрекословно даже двумя лейтенантами. И стало понятно, почему отступать нельзя. Со стороны поселка «интересно, оттуда уже эвакуировали население?» катилась тускло мерцающая волна.

«Ну, попали», — обреченно констатировал Азат. Оставалось надеяться, что камера все-таки уцелеет. Если только электроразряды не повредят столь тонкому прибору.

«ты и в самом деле в это веришь?»

— Огонь!

А толку-то? Всех не перебить Ну почему, почему поселки колонистов нельзя заливать напалмом?!

Словно ища поддержки, Азат оглянулся на Айрата. Тот сверкнул глазами из-под каски:

— Отобьемся.

Азат кивнул. Хороший кадр. Бросил взгляд на Тихого. Тот стрелял не целясь, не особо, кажется, заботясь о том, чтобы попадать. Бледный был, как… как плесень на хлебе. Белый такой, с зеленью.

Боится?

Надо полагать. Тут кто хочешь испугается. Хотя Айрат ничего, держится. А Фюрер?

А Фюрер наседал на Кинга, колдовавшего со своей рацией. Понятно, пытаются сквозь помехи пробиться, помощь вызвать. Дохляк. Такой дохляк, что даже не танцует.

Азат вновь обернулся к Тихому. Как он? Тихого беречь надо, он — гений, человечество не простит, ежели что случится. А случиться с безответным Азаматкой может все, что…

У безответного Тихого взгляд был совершенно сумасшедший. В дырах зрачков плескалась огненная лава — вот-вот хлынет через край.

Тихий улыбался. Себе.

— Есть! — торжествующе заорал Кинг. — Связь!

И забубнил что-то, адресуясь уже радисту в центральном штабе обороны. Фюрер, сверкнув зубами в счастливом оскале, хлопнул огромного негра по спине…

Азат порадовался количеству отличных кадров.

— Отто! — крикнул Лонг, прекратив стрельбу. — Они… смотри!

«Они» — голообезьяны. И ясно стало, на что нужно смотреть. «Они» уходили. Нет, не уходили — отступали. Передние ряды сдали назад, а следующие набегали на них, забирались на головы, скатывались вниз и, словно обжегшись о вспаханную выстрелами землю, спешили спрятаться в толпе. «Они» останавливались. Остановились. Сели широким кругом, как будто не могли переступить им одним известную границу. Видимыми стали. Большеглазые и большеухие, пушистые. Белая-белая, слабо искрящаяся шерсть походила на длинный пух.

И выстрелы смолкли.

— Огонь! — скомандовал Фюрер после паузы. Тихий начал стрелять первым.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Впечатления раннего детства накладывают отпечаток на всю последующую жизнь. По крайней мере, так принято думать. Собственно, это соответствует действительности, если в психику человека не вносятся коррективы.

Олег и в этом смысле очень интересный экземпляр. Его детство до шести лет прошло в условиях по-своему экстремальных — цирковая семья, что вы хотите? Постоянные разъезды, специфический коллектив, да и отношения в этом коллективе… оставляют желать лучшего. Дети видят и запоминают больше, чем взрослые, а вот трактуют увиденное по-своему.

Но речь не о том, какую роль в развитии и воспитании моего мальчика сыграл цирк или как сказалась на нем известность родителей. Сейчас мне хотелось бы осветить взаимоотношения Олега с животными. Да, так и вынести в заголовок: «Зверь и звери».

Какие могут быть отношения? Ну, знаете… самые разные. Кто-то, например, собак не любит. А кто-то мышей боится. Разумеется, будучи сыном одного из величайших дрессировщиков нашего времени, Олег научился не бояться вообще никого — от банальной домашней кошки до какого-нибудь экзотического утконоса. Хотя, да, собак он не любит. Я бы сказал, он ими брезгует. Нет-нет, его никогда не кусали. Ни одно животное никогда не тронет моего мальчика. Вы удивлены? Я тоже был удивлен, когда понял. К тому моменту я еще не разучился удивляться, доказательства невозможного еще не хлынули потоком, в котором я, надо сказать, довольно быстро захлебнулся и в конце концов уже просто начал принимать как должное все, что происходило. Опять отвлекаюсь. М-да. Дело в том, что Олег — и, думаю, в подобном же свойстве крылся секрет успеха его отца — Олег может приказывать животным. Да-да. Приказывать. Это вовсе не выглядит как команда, которую отдают, скажем, дрессированной собаке. Все происходит молча, и если животное не боится или не настроено враждебно, то очень легко. Я бы сказал, по обоюдному согласию.