Мы вышли на улицу, и дядька спросил, где я живу. Я ответил: «Индия». На самом деле я хотел сказать, что названия отеля я не помню, но он называется так же, как город в Индии. Я с грехом пополам объяснил, что ищу папу, но куда мы с папой шли, не сказал – вдруг дядька думает, что спиртное – это грех. «We find him», – повторил он несколько раз. Еще спросил, откуда я и впервые ли в Марокко. И на оба вопроса мне даже ответить удалось. Немного не доходя до пляжа, я увидел в стене что-то вроде лавки, где на высоких полках стояли бутылки. Покупателей внутри не было. На пляже дядька показал в сторону старого города, и я кивнул. Мы пошли по песчаной тропинке вдоль пляжа – расстояние между нами было с метр, не меньше, и я думал, что надо бы что-нибудь еще сказать. О себе рассказать. Похвалить Марокко. Или сказать, что дома, в Норвегии, сейчас зима.

– Когда напугаешься, говорить необязательно.

– И тут… Прямо перед нами появился папа. Он просто шел по пляжу. Как будто потерял меня именно там. Он сказал, что с ног сбился меня искать. И при себе у него была сумка. Я, по-моему, решил, будто он купил сумку, чтобы никто не заметил, что у него при себе спиртное. Но потом папа стал благодарить дядьку – даже деньги ему попытался сунуть, правда, тот не взял. По дороге в отель папа даже не извинился. Наверное, он в темноте и не заметил, что у меня на брюках пятно. Но он предложил ни о чем не рассказывать маме.

Юаким кивнул на открытую оранжевую сумку, из которой торчали пачки денег.

– Это та же самая сумка?

– Нет, другая. Эта намного больше.

– А в ту сумку ты не заглядывал?

– Я только и запомнил, что в ней вроде как что-то лежит. Но я ее больше ни разу не видел – возможно, папа ее выкинул.

Мы посмотрели на деньги в сумке.

– Значит, по-твоему, отец специально скрылся? Потому что встречался с кем-то? – уточнил Юаким.

– Я просто думаю… А что, если все это как-то связано?

Дедушка рассказывал, какой температуры должно быть правильное пиво. Если оно чересчур холодное, не почувствуешь вкуса, а теплое пиво – это вообще мерзость. От шести до восьми градусов – вот, по мнению деда, самая подходящая температура. Такая бывает осенью, это я знаю, но сравнить температуру пива с морсом или колой у меня не получается. Темное пиво может быть и потеплее, но все равно никак не комнатной температуры. Деда я слушал внимательно: рано или поздно все это мне пригодится.

Я взял последний кусочек пиццы – уже порядочно остывшей, но для пива такая температура все равно была бы чересчур высокой. Вести с дедом беседу нелегко, эти разговоры напоминают игрушечную собачку на батарейках, которая была у меня в детстве. Она тоже прыгала из стороны в сторону безо всякой цели. Однако я старательно переводил разговор на папу. Деду вряд ли многое известно – они с папой все же были не в ладах. Лучше бы, конечно, маму спросить, вот только неохота.

Прикуривая, дед умолк, и я спросил, что у папы была за работа и чем он на самом деле занимался. Это я зря: дед тут же поинтересовался, почему я говорю «на самом деле», ведь это предполагает какую-то тайну, а дед, похоже, уверен, что никаких тайн у папы не было. Тогда я спросил, бывал ли дед когда-нибудь у папы на работе. Нет, не бывал. Ему известно, что папа занимался ремонтом кухонь и ванных комнат, а порой и целых квартир.

Однажды дед попросил его подобрать новую дверь на террасу, однако у них все никак не получалось встретиться. Дед считал, что таким способом папа отказался. Хоть я и не собирался, но все-таки спросил, почему папа с дедушкой не ладили.

– Упрямство, – ответил дед, – упрямство – глупейшее человеческое качество. И хуже всего, когда оно передается по наследству. В тебе его тоже наверняка предостаточно. Но мы с твоим отцом – сущие ослы, вот кто мы были! Я и курю-то из-за твоего отца. Он все время выносил мне мозг, чтоб я бросил, и тогда я решил никогда не бросать.

– Но сейчас-то можешь.

– Ну уж нет. Я очень упрямый и от своего не отступлюсь, пусть даже отца твоего больше нет в живых. Победить я ему не позволю. Помирать буду с сигаретой в зубах. И если ты в этот момент будешь рядом, разрешаю тебе затушить окурок, а то вдруг тело мое сгорит – кремироваться-то я не планирую.

– Значит, вы поссорились, потому что ты курил?

Дед молчал с минуту, не меньше. А потом поступил как обычно – сменил тему. На этот раз он заговорил о рекламе разных марок сигарет, в которой говорилось, что курить – это круто, и не упоминалось о раке легких и кашле курильщика. Тем не менее дед считает, что не заболеет, ссылается на генетику и всяческие случайности. Например, его тетка курила, дожила до девяноста четырех и ни разу не кашлянула. Сам дед, бывает, кашляет. На предсмертный хрип непохоже, скорее, легкие раздирает.

Я не перебивал, пока он не допил пиво. Если я хочу чего-то добиться, то надо, видимо, сменить тактику. Но не успел я придумать новую, как дед заявил, что пора нам съездить проветриться.

Завидев стоявшую на обочине полицейскую машину, дед съежился, а когда мы проехали мимо, ему явно полегчало. Мы притормозили возле дома, выкрашенного в желтый, и дед сказал, что ему нужно забежать кое к кому. Я думал, тут живет его приятель, с которым можно обсудить курение и пиво, однако дверь открыла женщина. В мире встречаются люди приятные, но попадаются и унылые. А вот тех, которые ни туда, ни сюда, понять бывает труднее. Поэтому рада ли была женщина по имени Гудрун видеть деда, я не знаю. На вопросы его она отвечала, даже в дом пригласила, однако сама ни о чем не спрашивала, и рукопожатие у нее было вялое, как дохлая рыбеха.

В квартире пахло чердаком и сигаретами, сама Гудрун ходила в платье, делавшем ее похожей на одеяло. Судя по морщинам, деду она ровесница, но я и прежде ошибался, поэтому наверняка скажу лишь, что она немолодая.

Гудрун поставила кофе, спросила, хочу ли я колы, и, не дождавшись ответа, протянула мне банку. Дед поинтересовался, есть ли у нее пиво, но имелись только кофе и кола.

Дед поболтал с Гудрун о каких-то общих знакомцах, мне неизвестных, после чего сказал, что был бесконечно счастлив ее увидеть, ведь у них вдвоем столько чудесных воспоминаний. В ответ Гудрун издала какой-то звук – может, и не хмыкнула, но радости в голосе не было.

Дед перешел к делу, ради которого, похоже, приехал. Сказал, что времена настали непростые и придется мне пожить у него. Это немалая ответственность, и он относится к своим обязанностям очень серьезно. Вот только заначка кончилась, кормить он теперь должен целых два рта, и ему хотелось бы побаловать меня не только замороженной пиццей и уцененными продуктами.

Когда дед попросил Гудрун одолжить ему совсем чуть-чуть – просто потому что ситуация сложилась непростая, – та словно в одну секунду постарела. Потом заговорила. Вообще-то, считала Гудрун, деньги не главное, и если у меня есть мать, ей следовало бы дать мне что-то на карманные расходы. Дедушка согласен: ну конечно, лучше бы маме снабдить меня пачкой тысячных, но вместо этого у нас коробки из-под пиццы и пустые бутылки, так что если Гудрун попросит, он и на колени перед ней встать готов. В этом суть любви к ближнему.