Пришел другой резидент, более опытный. После того как она осмотрела Келли, выражение удивления отразилось и на ее лице.

— Нам придется отвезти вас в операционную, — сказала она.

Келли дышала так тяжело, что казалось — она вот-вот умрет.

Нашей дочери было двадцать три недели и шесть дней. Келли умоляла врача сделать все возможное, чтобы отложить роды.

— Введите меня в кому, — сказала Келли, — и разбудите, когда ребенок подрастет.

Врач покачала головой.

— Амниотический мешок выходит, — сказала она. — Я чувствую две пинающиеся ноги.

Как Келли и говорила.

— Не можете ли вы зашить меня? — просила Келли. — Подвесьте меня вниз головой, только не дайте моему ребенку родиться так рано.

Мне было мучительно слушать это.

Однако я никогда не видел, чтобы она показывала это так открыто, с таким отчаянием.

Мягким голосом врач объяснила, что наша дочь настолько хрупка, что экстренное кесарево сечение — единственный выход в данной ситуации. Она выходила ножками вперед. Ее тело застряло в родовых путях, и, как сказала врач, кровяные сосуды в ее голове могли разорваться.

— Мне жаль, дорогая, но нам нужно ехать, — сказала она.

Келли переложили на каталку. Я был рядом с ней, пока ее везли в операционную, расположенную этажом ниже. Она выглядела такой бледной и напуганной. Я слышал статистику доктора Жермена в своей голове и чувствовал, что она звучит и в голове Келли.

— Мой ребенок, — все время повторяла она, — пожалуйста, помогите моему ребенку.

У двойной двери, ведущей в операционную, меня попросили остаться. Команде врачей нужно было подготовить Келли к операции и сделать ей эпидуральную анестезию. После этого они пообещали меня впустить. Я ходил взад-вперед, думая о том, как Нэт и Сэм еще спят и не подозревают о том, что их младшая сестра сейчас появляется на свет.

Вышла медсестра и подала мне стерильный халат и бахилы, сказав, что скоро я буду рядом со своей женой.

Я взглянул на телефон.

Вторник, 12 апреля.

05:59.

Дверь открылась, и сестра позволила мне войти. Я увидел лежащую на столе Келли, вокруг нее врачи в голубых масках. На ее животе был круг белого света от яркой лампы. Рев наполнил мои уши. Шум, похожий на сумасшедший ветер. Вот что, должно быть, чувствуешь, когда выпрыгиваешь из самолета, подумал я.

Я слышала голоса. Врачи обсуждали увиденный ими фильм. Я хотела прокричать им, чтобы они сосредоточились. Разве они не понимали, что достают из моего тела наполовину сформированное человеческое существо, которому, возможно, суждено прожить всего несколько минут или часов. Неужели этого недостаточно, чтобы привлечь их внимание? Но кричать я не могла. Я держала Тома за руку. Когда я повернула к нему голову, меня вырвало.

Над нами была огромная включенная лампа, похожая на парящий космический корабль. Я слышала, как в коридоре врачи обсуждали, пора ли делать анестезию. Затем меня резко перевернули на бок и воткнули иглу мне в позвоночник, после чего на меня словно накатила теплая волна.

Если бы я могла сесть и оглядеться по сторонам, то увидела бы группу медиков из отделения интенсивной терапии новорожденных, называемую «Команда аиста». Они готовились стабилизировать нашего ребенка в соседнем от операционной кабинете.

Гвен Ньютон в тот день была медсестрой из «Команды аиста». Позднее она обо всем мне рассказала.

Когда она была беременна своим сыном, ей снились кошмары, что она родила на двадцать третьей неделе.

Она подготовила мобильный инкубатор, который согревал бы нашего ребенка во время короткого пути в отделение интенсивной терапии. Она положила в него одеяло и накрыла его наволочкой, чтобы не испачкать кровью.

Медсестра достала манжету для измерения давления под номером один, которая была такой маленькой, что надевалась ей самой лишь на палец. Она поставила обогреватель на 37 °C, выложила катетеры для капельниц и провода для подключения к мониторам. В шестидесятимиллилитровый шприц она набрала пятипроцентный раствор декстрозы — первый перекус ребенка, а в другой — один и четыре десятых миллилитра искусственного легочного сурфактанта, необходимого для предотвращения коллапса легких.

Специалист готовила аппарат для искусственной вентиляции легких, а неонатолог и медсестра изучали мою карту. Когда у Гвен все было готово, она отправилась наблюдать за ходом кесарева сечения. То, что происходило позже, не было ей подвластно.

Одни дети рождались борцами, другие — нет. Неизвестно, что нас ждет, подумала она.

Я ощутила неприятный рывок. Я знала, что теперь мы два разных человека.

«Она пинается», — сказал Том. Он выглядывал через хирургическую штору на красное мясо моего живота и на недоношенного ребенка, которого только что из него достали. Кто-то сказал, что она плакала, но я этого не слышала. Я чувствовала во рту вкус сливовой рвоты.

Гвен взяла у акушерки крошечный кровавый комок. Она «распеленала» нашу дочь, положила ее на грелку и засунула в пакет до шеи, чтобы предотвратить потерю тепла и влаги. Гвен вытирала, как мама-кошка вылизывает котенка, но более нежно, чтобы не повредить кожу ребенка. Наша дочь превратилась из темно-синей в темно-красную. Гвен зажала крошечную зеленоватую пуповину между большим и указательным пальцем и почувствовала, как та пульсирует. Она насчитала семнадцать ударов за шесть секунд.

«Пульс сто семьдесят», — прокричала она. Сильный — это хороший знак.

Ребенок пытался дышать, но ее легкие не были к этому готовы, а мышцы были слишком слабы. Через стетоскоп ее дыхание слышалось скрипучим и грубым. Специалист поместила трубку толщиной со спагетти ей в рот и протолкнула в грудную клетку. В трубку она налила молочную жидкость. Специалист подключила ребенка к маленькому переносному аппарату ИВЛ, который поставлял кислород под постоянным давлением. Затем она начала стучать пальцем по отверстию в трубке, чтобы отрегулировать дыхательный ритм. Грудь младенца начала механически вздыматься.