– Но если у тебя много друзей, это не значит, что тебе не бывает одиноко.

С этим он тоже был согласен.

– Максим… – Полина задумалась. – Он, знаешь, он очень похож на меня. У него много чего есть, и он тоже не знает, как этим всем распорядиться.

– Это, например, чем?

– Ну, – Полина засмеялась, – ну вообще жизнью. Я вот пытаюсь понять… Видишь, в Питер приехала. – Она снова посмотрела на порт, шутливо делая вид, что внимательно там что-то высматривает. – Я, когда это все пойму, может, и Максиму смогу помочь. Подскажу, как искать надо.

– А если вы когда-нибудь все-таки встретитесь, если он вернется из этой своей командировки на Северный полюс и окажется штопаным клоуном?

– Да нет, вряд ли. Скорее всего, он окажется собой. А это уже кое-что. Ну а если не окажется, я же не стану от этого хуже или лучше.

– Полин, а почему ты не носишь украшения?

– Я ношу с собой сборник стихов великого русского поэта Таганова, куда мне еще и украшения носить.

За девятнадцать лет в жизни Андрея было не так много по-настоящему светлых, тихих моментов. Этот вечер стал, скорее, исключением из правила.

* * *

* * *

* * *

– Я думал, – заявил Максим.

Продолжения не последовало, и Андрею пришлось уточнить, о чем же именно он думал.

– Ты сказал мне неправду, – пояснил Максим.

Андрей парировал, что уж чья бы корова мычала.

– Это другое! Мне врать нельзя.

– А Полине – можно?

Максим согласился, что тоже нельзя.

Они сидели в кафе напротив Андреева дома. Максим ел.

Драки, которую планировал вконец озверевший ждать предателя Максим, тоже не вышло.

– Бедный я, бедный, – расстроенно подытожил Максим.

– Я ведь не хотел, чтобы так вышло, – мягко сказал Андрей. И, видя, что это не работает, добавил, по возможности, бодрым, успокаивающе-уверенным голосом: – Может, пусть она выбирает сама?

– Она тебя тогда выберет. Ты же лучше меня.

Андрею стало очень грустно. Как же точно описала Максима Полина, никогда его при этом не видя.

– Давай отвезу тебя домой, – вздохнул Андрей.

– Мосты же.

– Я по кольцевой. Правда, Максим, честное слово, я не хотел, чтобы все так вышло. Ну ты мне веришь или нет? Это все, знаешь, это все пройдет и как-то решится и встанет на свои места. А сейчас погано. Погано же, да?

– Погано, – вздохнул Максим.

И замолчал до самого дома, где они потом еще долго сидели в машине и все так же подавленно молчали. Андрей смотрел на руль и думал о том, что быть взрослым очень неприятно.

Вопреки всем моим прогнозам и опасениям, Таганов папе понравился. И стихотворения ему понравились тоже. Таганов стеснялся и сам ничего не читал, вообще вел себя тихо, но я отцу заранее принесла его последнюю подборку в «Литературной газете». Отец очень живо и заинтересованно Славу расспрашивал: мол, а как это, вот ты пишешь, а пишешь это для чего? Какой ты несешь посыл? Ведь если ты его несешь, ты его, значит, для себя уже нашел и определил, а теперь вещаешь? Или, может, пишешь как раз для того, чтобы это все как-то понять и найти?

От его искренней заинтересованности и симпатии Таганов совсем успокоился и доверительно начал вещать. Я не слушала. Вопрос о посыле мы обсуждали со Славой с такой частотой и периодичностью, что к тому времени я уже выучила не только весь разговор, но и поняла, когда и каким образом всплывает сама эта тема. Читая о наших приключениях полувековой давности, ты наверняка думаешь о цензуре того времени. Я не хочу очернять или обелять прошлое – ни наше общее, ни свое. Конечно, в то время была цензура. Были госзаказы. Много всего было плохого, и хорошего тоже было много.

Я пытаюсь рассказать тебе, каков был Таганов. Понимаешь, Полина, он всегда был вне всего. Он даже сам о себе говорил: «выпавший из контекста». Не вписывался ни в какие рамки, считая, что для живого человека это вообще физически невозможно.

В минуты душевных сомнений он скрежетал зубами, не зная, насколько ценны или же вторичны его стихи. В остальное время его столь многое интересовало в окружающей его реальности – будь то наша с ним ссора или потребность человечества в захватах чужих, им не принадлежащих территорий, – что он физически не мог подолгу фокусироваться на собственной персоне.

Его стихи, как я уже писала, часто попадали в печать без усилий с его стороны, но и без его ведома. Возможно, они подвергались цензуре, но Слава часто не помнил своих стихов наизусть и не замечал правок.

Его цитировали, его книги читали друг другу незнакомые ему люди, и он не только об этом не знал – его это даже не интересовало. Он все время разрывался изнутри, я не знаю, как сказать точнее.

Однажды он впал в бешенство, став свидетелем случайной сценки. В очереди перед нами стояла женщина, у которой при неловком движении выпал из сумки кошелек. Мы были с одним из бесконечных тагановских приятелей, которого Слава в тот период более всего ценил.