– Я теперь буду помогать отцу! – гордо выпалила Кристина.

– В банке? И что же ты будешь делать? Инкассатором работать? – тон у Марины слегка изменился, из него пропала теплота.

– Ну, нет, конечно, не инкассатором… – растерялась такой перемене ученица. – Я буду подстраховывать отца по безопасности – сканировать потенциальных получателей инвестиций и кредитов, отслеживать настроения фондовых рынков, разыскивать злостных невозвращенцев кредитов. В общем, отец уволил начальника службы безопасности – тот пытался кинуть их банк. Место пока вакантно, а я буду, ну, не то, что выполнять его функции, а как бы контролировать их работу, что ли, – под конец радостный запал Кристины совсем пропал, поскольку она увидела, каким каменным стало лицо её Учительницы.

– Ты сама себя предложила? – сухо спросила Марина.

– Ну да, просто случилась такая вещь, – и Кристина, опять воодушевившись, подробно описала тот случай, когда она спасла репутацию отца и капитал банка от неминуемого краха.

Марина внимательно выслушала ученицу, несколько раз хмыкнула, а по окончании рассказа встала с места и, виртуозно протиснувшись между книгами и другими предметами эклектичного интерьера, подошла к окну. Там, стоя спиной к девушке, ведунья спокойно, ровно, достаточно громко произнесла:

– Ты многому научилась, Кристя, но я забыла рассказать тебе самое главное – мы, русские ведуны, никогда не работаем на благо банкиров. Ни-ко-гда! Ты должна немедленно отказаться от этого, – Марина повернулась к Кристине, взгляд её был требователен и суров.

– Я? Но… почему… я не понимаю… – залепетала девушка.

– Потому что банки – это орудия тех, кто превратил нас, русичей, в стадо спивающихся безвольных баранов, чтобы спокойно владеть нами и нашей землёй. Надо было тебе это раньше рассказать, но не было времени, у тебя так хорошо всё получалось, что не хотелось отвлекаться.

У Кристины вдруг запершило в горле, глаза стали влажными, а голос задрожал:

– Нет… это какая-то ерунда… бред… мой папа… да и другие… какие они злодеи? Вы что-то путаете, это полная хрень, – голос девушки постепенно менялся, превращаясь из растерянного в злой и напряжённый.

– Послушай, деточка, успокойся, – Марина примиряюще выставила ладони вперёд. – Это моя вина, я должна была тебе это сразу рассказать, но мне показалось, что тебе не интересна эта сторона жизни. Я готовила тебя к другому, но сейчас всё ещё не поздно исправить, только надо кое-что почитать, посмотреть, я тебе расскажу… – договорить Марина не успела, так как Кристина вскочила со стула и, резко подойдя к Марине вплотную, зло проговорила:

– А не надо мне ничего рассказывать. И показывать. И читать я тоже больше ничего не буду! Я поняла – вы тут все психи, такие же, как эти шизики на площадях, которые за «великую русскую идею», – бесятся, слюной брызжут, что-то доказывают, а всё из зависти, что им куска не досталось. А кто мешал?! – девушка перешла на крик. – Кто? Мой отец пахал от зари до зари, я его только раз в месяц видела, и то – спящим, а теперь, когда он чего-то добился, то оказывается, что он захватчик и буржуй! А что тут захватывать, кого спаивать? Да они сами всё давно отдали, потому что хуже, чем животные, были – их советская власть в быдло превратила! Да такие, как мой отец, только и смогут поднять Россию, а не эти импотенты-говорильщики! – Кристина распалялась всё больше, а Марина растерянно слушала её, нервно покусывая губы.

– Ты не права, Кристя, ты должна меня выслушать, – попыталась она перебить словоизвержение ученицы, потерявшей над собой контроль.

Кристина остановилась, всё ещё активно размахивая в воздухе руками. Ноздри её раздувались, а лицо неожиданно приобрело гневное очарование:

– Не стану! Вы просто завидуете, что у меня всё так легко выходит и что у меня уже есть всё, ради чего вам нужно было горбатиться… – речь Кристины прервал звонкий шлепок пощёчины. Теперь Марина разъярённо возвышалась над Кристей:

– Ты соображаешь, что несёшь, соплячка?! Да как ты смеешь, после всей моей возни с тобой? Да я тебя больше видеть не желаю!

– Да и пожалуйста, – Кристина резко развернулась и вылетела из комнаты, следом громко хлопнула входная дверь. Марина бессильно махнула вслед рукой, а из её особой комнаты вышел давешний незнакомец, столь заинтриговавший Кристину в кафе.

– Ну, и что ты наделала? – укоризненно спросил он. – Что мы теперь будем делать? Где мы теперь будем искать другую Весту? Ты же сама знаешь, что времени уже почти не осталось. Нам нужен Кладезь Силы!

– Прости, сорвалась, – Марина всё ещё удивлённо качала головой, не отводя взгляда от двери, в которую выскочила Кристина. – Но как горяча, а? Ладно, пройдёт время – сама вернётся. Я тоже через это проходила, разве не так?

Мужчина вздохнул.

– Да уж, ты тоже была не подарок. Но ведь она уникальна, мы должны её беречь, – мужчина вздохнул. – Ладно, наверное, действительно вернётся. Пусть пообломается, сама во всём разберётся. Те знания, которые мы получаем через боль, – самые ценные. Но присматривать за ней теперь придётся тщательно, а у нас не так много сил, – и он замолчал, изредка покачивая головой в такт недосказанным мыслям…

Только в поезде Кристина пришла в себя и стала более-менее здраво рассуждать. До этого момента она всё вновь и вновь переживала эту ужасную сцену, в сотый раз давала обидчице заслуженный отпор и проговаривала те гордые и нужные слова, которые всегда приходят после драки. И вот, глядя в тёмное окно купе мерно скользящего по рельсам вагона, она отчётливо вспомнила, кого из иностранных актёров напомнил ей тот аристократ. Он был очень похож на Вахтанга Кикабидзе – такого, каким тот был, играя роль Мимино.

Солнечные лучи ярко подсвечивали опадающие листья, превращая их желтизну в ослепительное золото. Было тепло, природа баловала неожиданно нежной и мягкой погодой, а прозрачный воздух в глубине Коломенского парка создавал обманчивое ощущение того, что ты не в огромном мегаполисе, а в первозданном лесу. Утром буднего дня людей в парке почти не было, и потому прогулка по старой царской усадьбе приводила душу в состояние непередаваемого комфорта. Всё происшедшее казалось неважным и несущественным, все неприятности ушли на второй план, осталось только чувство единения со старыми деревьями, травой и поющими птичками.

Марк медленно брёл по парковой дорожке и, слава Богу, ни о чём не думал, позволяя себе блаженно щуриться и получать удовольствие от каждого глотка той золотистой и очень вкусной субстанции, в которую, благодаря солнцу, превратился коломенский осенний воздух. Казавшиеся поначалу столь мерзкими и непоправимыми, его лицейские неприятности ушли на второй план – месть Хрюнделю практически превратила их в мелочь, недостойную внимания. Уже на следующей неделе после увольнения Хрюнделя дядя Костя объявил, что все действия в отношении Марка были насквозь незаконными и рассчитанными на беззащитность сироты и что Марк может спокойно вернуться в лицей. Услышав это, Марк испытал двойственное чувство: радость от того, что сможет опять оказаться в привычной для себя и столь полюбившейся лицейской среде, и горечь от того, что возвращение, по его мнению, принесёт только дополнительное разочарование в людях. Ведь Марк не забыл, как шарахались от него соученики, как презрительно и с опаской на него смотрели. А год назад он был любимцем всего лицея… Поэтому Марк так и не решился вернуться. Он объявил дяде, что сделает перерыв, разберётся в себе и в жизни и только потом будет двигаться куда-то дальше. Константин, на удивление Марка, возражать не стал, а только хмыкнул при словах «разберётся в жизни». Сказал, что Марк уже взрослый и может сам решать, как ему жить, а если ему понадобится совет, то он, дядя, всегда к услугам племянника.