– Шампанского? – Банько подскочил к прапорщику, сунул ему в руку бокал розового «Крюга».

И прапорщик от смущения немедленно бокал в руке раздавил. Шампанское пролилось на пол и прапорщику на штаны. К тому же осколком бокала Толик порезал руку. Закапала кровь, оставляя красные пятна на светло-сером афганском килиме. Банько, приговаривая:

– Ничего-ничего! – совал прапорщику салфетку. – Сверните, сверните жгутиком. Прижмите сильнее, чтобы остановилась кровь.

Прошло минут десять, прежде чем Толик пришел в себя. Отхлебнул шампанского из нового бокала. Взял себя в руки и попытался даже что-то сказать мне. Но стоило ему открыть рот, как прямо над нашими головами прозвонил колокол.

– Ласка! И Обезьяна! – провозгласил Банько.

И я представил себе, как эти двое спустятся сейчас по лестнице в вечерних нарядах. И прапорщик тоже, кажется, представил себе нечто похожее: Ласку в парче и бархате, Обезьяну в кавалергардской кирасе с алмазными звездами на груди. Смотреть на прапорщика было больно, как больно смотреть на простолюдина, цепенеющего при виде бессмысленной роскоши господ.

Через минуту, смеясь, держась за руки и приплясывая на каждой ступеньке, к нам спустились Обезьяна и Ласка – оба в совершенно таких же тренировочных костюмах, как тот, что красовался на прапорщике. Разве что только пятен крови и шампанского не успели себе наляпать молодые люди на штаны.

– Ну что? За стол? – улыбнулся Обезьяна.

И Ласка подошла к своему стулу. А прапорщик – бог уж его знает, где он такое видел – поплелся за нею следом и помог ей сесть, двигая стул с грацией пингвина.

– Спасибо, – засмеялась Ласка.

А я сидел и думал, кто они, эти молодые люди?

А Ласка смеялась:

– Берите-берите устрицу. Вам лимон или лук шалот? Смотрите, отковыриваете вилочкой и из раковины просто выпиваете.

Прапорщик давился моллюском, а я сидел и думал: кто они? Дети из богатых семей? Выпускники МГИМО? Получали образование за границей? Кто они?

Когда с устрицами было покончено, Банько в мгновение ока осуществил первую перемену блюд и поставил перед каждым на тарелке суп из спаржи в маленьких хрустальных рюмочках.

– Это что это? – спросил прапорщик.

– Суп, – улыбнулась Ласка, взявшая, похоже, в тот вечер над прапорщиком шефство.

– А как его есть? Ложкой?

– Зачем ложкой? Просто выпейте.

Прапорщик выпил суп и честно признался:

– Ничего не понял.

После супа Банько объявил, что с горячим придется немного повременить, поскольку на горячее у нас омары. Банько пригласил всех желающих проследовать за ним на кухню и посмотреть, как омары готовятся.

– Ой, пойдемте, пойдемте! – захлопала в ладоши Ласка.

И прапорщик поплелся за нею, а я сидел и думал: кто эта девочка? И что это за дьявольское самообладание, чтобы заигрывать с человеком, который две недели назад убил твоего товарища, а накануне чуть было не убил и тебя?

Когда они вернулись, прапорщик был мрачен. И Ласка участливо сказала:

– Представляете, Анатолий не знал, что омаров варят живьем. Ему стало жалко омаров.

– Разве ты, – отозвался Обезьяна, – не варил раков когда-нибудь в детстве на реке?

– Варил, но эти, они большие…

– То есть маленьких раков варить можно, а больших омаров нельзя?

– Ну, нет… Где-то как-то… И это… У них еще клешни связаны…

– То есть, по-твоему, было бы лучше, если бы омаров кидали в кипяток свободными?

– Что? – не понял прапорщик.

Но разъяснить своей мысли Обезьяне не пришлось, поскольку:

– Омары! – провозгласил Банько и водрузил на стол серебряное блюдо с омарами.

Поеданием омаров опять же руководила Ласка. Эта тоненькая девушка без малейших даже признаков маникюра на ногтях определенно когда-то успела побывать богатой, или (как вариант) работала поваром, настолько ловко ей удавалось орудовать всеми пыточными инструментами, предназначенными для трепанации ракообразных.

– Смотрите, Анатолий, – говорила Ласка. – Вы берете щипцы и раскалываете панцирь, а потом крючком достаете мясо вот отсюда, из трубочек…

Прапорщик старался, пыхтел, выполнял указания Ласки и не обращал внимания на Обезьяну, который, заложив за ворот салфетку, демонстративно разгрызал омара зубами и разламывал руками.

На десерт Банько приготовил совсем уже нечто невообразимое: пропитанное шоколадом горячее пирожное, внутри которого волшебным каким-то образом помещался шарик мороженого, внутри которого, в свою очередь, находился горячий расплавленный шоколад. Прапорщик отломил вилочкой кусок этого шедевра, положил в рот, и на лице у него изобразилось совершенно детское блаженство. Кажется, никогда в жизни ему не было так вкусно.

Мы встали из-за стола, перешли в гостиную, развалились в креслах, я закурил, а услужливый Банько налил нам в бокалы какого-то совершенно выдающегося «Арманьяка».

– Скажите, Анатолий, – заговорила Ласка с самой что ни на есть светской интонацией. – А как попадают служить в милицию?

– Ну, как попадают? – прапорщик смутился. – Приходят в отдел кадров и попадают.

– То есть… – Ласка отхлебнула глоток «Арманьяка» из бокала у прапорщика. – Вот я приду завтра в отделение милиции, скажу, что хочу работать милиционером, и дежурный на входе отведет меня в отдел кадров?

– Нет, ну, нет…

– А как? Вот вы как попали?

– Я? Я это… У меня тетка. Я у тетки жил в Купчино. А она в милиции работала, это… Уборщицей. А я пришел из армии, и она говорит, пойди, говорит, в милицию. Ну это… Стабильность…

То ли «Арманьяк» действовал на Толика расслабляюще, то ли Ласка, но в следующие четверть часа прапорщик мой довольно внятно и почти без слов «где-то, как-то» рассказал нам всю свою нехитрую жизнь.

Про прапорщика выяснилось, что родился он в деревне Долгомостьево и рос как трава. А после армии, поскольку в родной деревне не было ему совершенно никаких занятий, кроме мрачного пьянства, поехал в Петербург к тетке. Тетка практически за руку привела двадцатилетнего Толика в милицию к командиру роты, и капитан поговорил с ним по-отечески. Спросил, пьет ли Толик, а когда Толик ответил, что не пьет, дескать, спросил еще раз:

– Чего не пьешь-то? Спортсмен?

На следующий день с паспортом и военным билетом Толик явился в отдел кадров, а оттуда девочка-сотрудница направила Толика собирать медицинские справки.

– Какая она была, эта девочка? – переспросила Ласка. – Понравилась вам?

– Нет, – Толик покраснел. – Толстая и смеялась.

– Над вами смеялась?

– Ну, да. Что я неправильно все говорю.