Что это я учу его, сомневался Василий Петрович. У сына-то слава тебе господи, грамота, а это большая сила… Вот сам-то, и правда, что знал? Работал, да работал всю жизнь. Но с интересом работал, даже с радостью бывало. И сколько всяких планов выполнил и перевыполнил за свою жизнь — месячных и годовых — трудно сосчитать.

2

Ранним утром Василий Петрович оседлал Парнишу и поехал к Климу Совенко. Клим был старшим егерем и наведаться было нужно — может, из города какие распоряжения пришли, у старшего егеря была рация. Конечно, Клим и сам бы приехал, если нужно, у нега и машина есть «ГАЗ-69», но давно что-то не появлялся, наверное, хозяйство не отпускает. Клим всегда в делах: то погреб роет, то картошку возит, то забор ремонтирует, всегда с пилой, рубанком или автогеном. Но надо съездить — вдруг там из города что, может, весточка от сына пришла по рации.

Парниша, всхрапывая, стучит копытами по твердой земле. Сизые круглые кустики полыни блестят капельками росы. Свежо утром в пустыне! Жаворонки вьются над пригорками, часто так машут крыльями и журчат — как какие-нибудь маленькие заводные машинки. Медлительные черепахи невозмутимо поглядывают из-под брони панциря и работают челюстями. А вон удавчик блеснул, как струйка жидкого металла, тычется плоским носом в куртину полыни, прячется, почуяв своим долгим телом приближающийся стук лошадиных копыт.

Дорога пошла, петляя, среди кустов цветущего чингила, здесь же на песчаных холмах росли светло-зеленые селитрянки с загнутыми круто вниз колючими ветками. Парниша, играя или стараясь досадить седоку, семенил ногами и, если попадалось на пути крепкое деревце, норовил пройти так близко, чтобы Василий Петрович зацепился ногой.

— Не балуй! — крикнул егерь и дернул повод. Парниша фыркнул, сердито повел глазом, но пошел ровнее. Дорога шла теперь тугаем: то выбегала к самой реке, к обрывам, заросшим лохматой и жесткой растительностью, то выводила на широкие поляны, покрытые ровной зеленью.

За небольшим болотцем открылся вид на усадьбу егеря-соседа, заботливо огороженную выкрашенным в голубой цвет забором из штакетника. Из болотца с хрюканьем выскочили три огромные свиньи, обляпанные грязью, за ними, виляя задами, шагало целое отделение розовых вислоухих поросят. За штакетником гуляли куры: белые, пестрые, черные. Нигде не видел Василий Петрович такого скопища домашней птицы. У стены сарая на солнечной стороне важно восседали на толстом стволе поваленного дерева индюки. Высокий мужчина стоял перед индюками и взмахивал рукой, словно дирижировал оркестром.

— Здравствуйте, граждане индюки! — услышал Василий Петрович, подъезжая.

— Бурль, бурль, бурль! — кричали индюки, тряся головами с красными подбородками.

— Поздравляю вас с праздником!

— Бурль, бурль, бурль! — так же слаженно отвечали индюки.

«Что за праздник? — подумал Василий Петрович и усмехнулся. — Дурачится Клим!»

Смеясь, мужчина обернулся.

— Петрович! Заходи, сосед!

Когда Василий Петрович перешел на егерскую службу, его стали называть только по отечеству. Так уж по должности положено, что ли, думал он, или возрасту обязан? Он скоро привык к этому обращению и даже ощущать себя стал не Василием Петровичем, а Петровичем, что было вовсе не одно и то же. Там в городе был мастер Василий Петрович, к которому обращались по работе и по всякому другому делу, вплоть до того — что делать с пьяницей мужем? И он всегда, он обязательно принимал решение. Это был Василий Петрович! Петрович же мог говорить и двигаться не спеша, никто не ждал от него никаких срочных решений. Этот Петрович вызывал уважение, как человек проживший долгую жизнь, и в то же время беззлобную усмешку, одним словом, — Петрович…

— Из города ничего нет? — спросил Василий Петрович, слезая с коня.

— Ничего, — отвечал Клим.

— Что это ты индюками занялся? Или дела никакого нет?

— А видишь, как ладно отвечают, — засмеялся Клим.

На вид Климу лет тридцать пять. Лицо у него крепкое, обветренное, красное, чуть оплывшее, такая же крепкая в складках шея. Улыбается Клим простовато и как бы по-свойски, но за улыбкой угадывается что-то хитрое или самоуверенное. Себе на уме мужик.

Василий Петрович еще в городе думал о том егере, что живет на кордоне среди природы. Он думал о нем с почтением, он думал — у того егеря должны быть добрые глаза, добрые руки. Представлял себе, как с робостью впервые перешагнет порог его дома; он, конечно же, не поймет по своей грубости всех тонкостей его отношений с пернатым и звериным царством. Перепелка, или там соловей, поет, скажет тот, настоящий егерь, и скажет как-то иначе, чем, например он, Василий Петрович, мастер железных дел. «Но ведь я тоже человек, — думал Василий Петрович, — подучусь, пойму». Он пошел в книжный магазин, чтобы купить что-нибудь о природе, но ничего подходящего не подобрал.

— Мне, знаете, очень нужно, — сказал он. — Я егерь.

— Сходите на книжный рынок, — посоветовала ему молоденькая продавщица. — Там найдете!

В воскресенье он пошел на книжный базар. Книги здесь были очень дорогие, но все же были. И он купил себе несколько хороших книжек о животных. «Буду осваивать новое дело», — думал Василий Петрович.

Когда он впервые увидел егеря Клима, то, хоть и не подал вида и еще ничего не понял, но уже где-то в глубине души оскорбился и разочаровался. И уклад жизни егеря оказался значительно проще, чем он предполагал.

— Самое главное — устроиться с жильем! — говорил ему Клим, и его плутовская физиономия принимала выражение поучительной серьезности.

В этом была своя правда. Без хорошего жилья и подсобного хозяйства трудно жить в безлюдье, продуктов достать негде.

— От голода не пропадешь, — учил Клим, когда познакомились поближе. — Подстрелил пару кекликов — вот тебе суп или жаркое.

— Зимой-то подстрелю, а летом?

— Да кто ж тебе здесь контроль?

— Как? — удивился Василий Петрович, все еще думая, что Клим просто смеется над ним. — Да как же я подстрелю, когда у птицы может быть гнездо с яичками или маленькие птенчики?

— Сколько тебе пенсию платят, Петрович?

— Сто двадцать.

— Ну тогда, понятно… А как бы я прожил на свои восемьдесят, если бы не хозяйство?

— Да, пожалуй, трудновато… — говорил Василий Петрович, чувствуя себя просто Петровичем, и туго размышлял, наморщив лоб. Непривычный выходил разговор. — Если б хватало, я, может, тоже всю жизнь егерем был. Я природу очень люблю…

Клим молча курил, морщась от дыма и разгоняя его рукой.

— А дальше-то как будешь, дети подрастут? — спрашивал Василий Петрович.

— В город уеду! — отозвался Клим. — Поднакоплю деньжат, да уеду! Тоже пожить надо! Разве здесь жизнь? Только и мучаешься из-за скотины. Осенью продашь, кое-что выручишь… А сколько хлопот! Быки — те ладно, в горы угнал, там трава — сами