принес его, не поранив, — и побежал к норе. Потом сомнение взяло — если Пират побывал и похозяйничал, то, наверное, барсучиха унесла детей в другое место. Что ж оставлять-то несмысленыша? Принес снова домой, выпоил молоком, выкормил… Вырос барсук и мало-помалу дичать стал, стал уходить куда-то, а возвращался все реже…

— Ну и пусть, — думал Василий Петрович. — Все не зря его выхаживал. Тоже создание природное, по-своему видит и чувствует: и небо, и траву, и букашек всяких…

Рядом с домом в дупле старой туранги жила пара сычей. Потешный сыч, вроде бы, на вид, так забавно вытягивает шею, то, наоборот, подберется и превратится в круглую восьмерку, а то, смотришь, покачивается на лапах с боку на бок и корчит рожи. Но такие необычные это птицы — скрытные, непонятные и смотреть на них отчего-то грустно… Проснется иногда Василий Петрович ночью, прислушается… «Ку-ить, ку-ить?» — разнесется во дворе. Сыч кричит! Значит! Значит, все в порядке. А недалеко от протоки в норе гнездятся красные утки-огари. И опять есть над чем задуматься. Нора — это тайна! Молчит нора, глядя в небо черной дырой, а по следам видно: ящерица в нее вбежала, змея уползла, песчанка спряталась, Что там делается под землей — не понятно, но жизнь там идет.

Зимой, а то и в начале весны, если выпадал глубокий снег, приходили кеклики. Кормиться им в эту пору было трудно. Они были голодны, перья топорщились. Потрепанные, уставшие и уже равнодушные ко всему на свете, приседая на озябших красных лапах, они шли к человеку… Василий Петрович суетливо бежал в кладовку, приносил и высыпал на заранее расчищенных площадках зерно. Кеклики привыкали быстро. Поклевав, отдохнув, они улетали в горы, но ненадолго. Теперь уж до самых весенних дней избушка егеря становилась их приютом и спасением.

Начиналась весна, снег садился и стекал постепенно в низину, уходил с мутной водой реки к древнему озеру Балхаш. Земля обнажалась, появлялась зеленая трава, начинали подавать голоса кеклики. А потом уходили — цепочкой, дружно семенили вверх по склонам, исчезали в расщелинах среди камней. Везде, со всех сторон раздавалось: ке-ки-ли-ки, ке-ки-ли-ки.

— До свидания, до свидания, — говорил Василий Петрович. — Если что, приходите, я всегда здесь…

Кеклики все кричали, и ему казалось: «Мы бы остались, ты добрый дедушка, да свобода дороже!»

— Да, воля! — шепчет он растроганно. — Что же может быть дороже воли!

4

В начале лета потянулись вдоль дороги отары овец. Одна лавина пройдет, накатывается другая. Протяжное разноголосое блеяние висело в клубах пыли. Понимал Василий Петрович, мясо, шерсть нужны и городу, и деревне, а все же с досадой и неприязнью смотрел на движущуюся в горы косматую прожорливую рать. Там, где прошла она — все выедено и вытоптано, вместо зеленой травы бурые обгрызанные стебли и Круглые катыши помета.

Вдруг увидел Василий Петрович, бежит по склону косуля, припадая на переднюю ногу. Хромоножка! Как она спешила, как высоко подпрыгивала, то исчезая за кустами, то появляясь на открытом месте. «Что такое?» — подумал егерь, напрягая зрение, и тут увидел большого вислоухого пса метрах в двадцати позади косули. Егерь сразу определил — пес опытный и хитрый, понимает, что косуля далеко не уйдет со своей покалеченной ногой, поэтому так уверенно преследует. Но он не знает, что косуля за обрывами свернет к кордону. В этом ошибка пса и, в конечном счете, проигрыш… Собака, по-видимому, была чабанская. Эти собаки хорошо помогают своим хозяевам пасти овец, но и вреда приносят немало зверью и птицам, беспрепятственно шныряя где им вздумается. Хромоножка круто повернула налево к кордону, всё правильно сделала, но пес, этого не ожидал Василий Петрович, кубарем скатился с крутого обрыва и помчался наперерез! Хромоножка заметалась. Бежать в гору она уже не могла, а впереди на пути к кордону неожиданно оказался этот страшный пес. Надо было спасать косулю. Василий Петрович вскинул ружье, прицелился и спустил курок. Грянул выстрел, и пес покатился по склону.

— Ай! Ай! — услышал Василий Петрович гортанный крик. И увидел верхового на рыжем коне, приближающегося к нему рысью. Как влитой сидел он в седле, и конь его ступал мягко, пружинисто. Человек на коне был далеко не молод, темное обветренное лицо иссечено морщинками и выделялись на этом лице совсем белые усы и борода. Чабан соскочил с лошади и подошел к собаке. Попали две дробины: одна в лапу, вторая в грудь. Чабан внимательно осмотрел и прощупал раны и присыпал их серым порошком из пузырька. Только тогда он повернулся и посмотрел на егеря.

— Зачем стрелял собаку, аксакал? — спросил он спокойно.

— Пес догонял косулю, — ответил егерь.

— Елика? — переспросил чабан.

— Да, елика.

— Разве собака догонит елика? Зачем так говорить?

— Косуля хромая… В моем дворе живет.

Чабан промолчал.

— Выживет, как думаешь? — спросил Василий Петрович.

— Может, выживет…

— Даже не скулит… Серьезный пес.

— Аю всегда молчит, — вздохнул чабан. — На джайляу лечить буду.

— Чем ты раны-то присыпал?

— Это пепел, — посмотрел чабан на пузырек.

— Пепел?

— Да. Полынь сгорит — такое лекарство получается.

Василий Петрович пригласил старого чабана в дом выпить чаю. Тот согласился. Так и познакомились два старика. Пошли вместе. Алкыбай нес в руках тяжелого Аю, Василий Петрович вел в поводу его лошадь. Алкыбай рассказывал. Этой зимой Аю один сторожил отару, раньше была и другая собака, да под машину попала, не повезло… Аю был один, когда пришли волки, три крупных зверя. На другой день по следам узнали — был большой бой… Одного волка Аю задушил, два других ушли. И собаке досталось, спина и бок порваны. Присыпал хозяин раны пеплом — все зажило!

— До свидания! Спешить надо, — говорил Алкыбай, трогая коня стременами. На коленях его молча лежал Аю, глядя на мир мутными от боли глазами.

…В конце лета отары спускались с гор. От одной отделился всадник в лисьей шапке. Рядом с рыжим конем, прихрамывая, бежал вислоухий пес.

— Амансыз ба! Здорово, Петрович! — улыбался с коня Алкыбай.

— Здравствуй, Алкыбай! Живой Аю?

— Слава богу, живой. Хромой стал, да ничего — долго жить будет…

Аю, услышав голос егеря, поднял шерсть на загривке и зарычал. Василий Петрович невольно отступил назад.

— Неужто помнит обиду?

— Наверное, помнит.

Алкыбай привез с собой вина, он был весел, доволен прошедшим летом: овцы возвращались с джайляу сытые, тяжелые, и Аю, молодец, хорошо помогая.

И опять старики сидели, чаевали.

— Будь они неладны, твои овцы, — сказал между прочим Василий Петрович, — они все топчут и объедают. Это что за горы после них — срамота одна!

— Овец ругаешь, а мясо любишь! — засмеялся Алкыбай.

— Будь моя воля, я бы вовсе отказался от мяса, лишь бы