быть, мы сможем найти какого-нибудь слепого ребёнка, которому нужна обученная собака-поводырь.

— Было бы неплохо, — сказал Роллинз. — Но разве он не мог бы просто сопроводить меня в тюрьму? Это не повредит, не так ли?

— Нет, — согласился Лоури. — Я полагаю, мы могли бы обойти правила только в этот раз.

— Да благословит вас Бог, — сказал старик.

Он наклонился и нежно обнял свою собаку. Вызвав офицера для наблюдения за сознавшимся убийцей и дав инструкции тем, кто доставит Роллинза в главную тюрьму, Кен Лоури и Эд Тейлор покинули участок, надеясь этим утром поспать несколько часов. Когда они шли по окружной автостоянке, их окутал резкий зимний ветер, взъерошив одежду и заставив их щуриться от порывов ледяного воздуха. Прежде чем добраться до своих автомобилей, каждый мужчина поставил себя на место Дуайта Роллинза. Они задавались вопросом, как бы они отреагировали, если бы холодные ветры закружились в их собственных головах, и не сошли бы они с ума так же, как пожилой слепой, при тех же обстоятельствах?

Здесь холодно в полицейском фургоне. Офицеры, которые везут меня в тюрьму, утверждают, что обогреватель сломан, и говорят мне перестать жаловаться, что я и делаю. Я сижу здесь молча, терпя ползучие муки зимы, надеясь, что успею добраться до тюрьмы до того, как тонкое морозное покрывало поразит извилины моего постаревшего мозга и снова доведёт меня до безумия.

Миля. Две мили. Как далеко утешительное тепло моей назначенной камеры? Здесь, в задней части фургона, темно. Темно и холодно, как в могиле. Мои руки трясутся, наручники на запястьях звенят. Я пытаюсь удержать их, когда они возобновляют свои блуждания. Сквозь тени они ищут тепло, которое должно быть у меня.

Мой друг. Мой самый дорогой друг на свете… Мне очень жаль. Но это скоро закончится, я тебе это обещаю. Ты должен оставаться верным, мой дорогой Конрад. Ты должен служить мне после смерти, как и при жизни.

Ты должен помочь мне блокировать ветры. Эти ужасные ветры внутри.

А ПОТОМ ПРИШЁЛ ДРОВОСЕК

Топор дровосека глубоко вонзался.

Вверх и через плечо, широкими, тяжёлыми взмахами он свистел в свежем зимнем воздухе. Он ударял снова и снова, его железная голова сияла, как чистое серебро. Обычному человеку потребовалось бы несколько десятков ударов, чтобы срубить такое дерево. Но дровосек с его ловкостью и силой свалил могучий дуб всего с восьмёрки.

С треском ствол поддался и с грохотом рухнул на землю в глубокие сугробы девственного снега. Он услышал ропот соседних деревьев, но проигнорировал их. Стоя рядом с дубом, он закончил работу, отрезав ветки на растопку, а затем разделив ствол на четвертинки.

Закончив, он отдохнул. Он отложил свой топор и сел спиной к большому валуну. Он не был измотан, даже ни капельки не устал… таков был его характер. Но, тем не менее, он отдохнул, прежде чем продолжить путь к следующей роще. Сидя там, он слушал звуки леса. Кардиналы пели в голых верхушках деревьев, а чёрная ворона смело каркала в зарослях остролиста у дороги. Они звучали в его ушах, как симфония, но он не получал от этого удовольствия. Он не испытывал особого удовольствия от таких простых вещей, или даже от того, что это было снова Рождество… хотя когда-то он ждал его с большим ожиданием и восторгом.

Хруст шагов раздался со стороны заснеженной тропы, которая вилась через дремучий лес. Они были лёгкими и беззаботными, радостно скачущими. Он повернул голову и увидел маленькую девочку, одетую в красный плащ и капюшон. На сгибе руки она несла плетёную корзину с рождественскими сладостями. Из глубины корзины доносился приятный аромат пряного вассала, свежеиспечённых лепёшек к чаю и варенья из крыжовника. Желудок дровосека был пуст, но голода он не чувствовал.

Он хотел позвать её, может быть, даже поздравить с наступающими праздниками, но воздержался от этого. Он не хотел пугать ребёнка.

Потом она пошла своей весёлой дорогой. Дровосек сидел там, вспоминая такого же ребёнка — тоже девочку — из другого времени и места. Ему было больно думать о ней, как и о других. Вскоре мысли его отяжелели, стали гораздо тяжелее топора, которым он махал всё утро, и, несмотря на декабрьский холод, он вскоре впал в лёгкий, но тревожный сон.

Когда-то он был счастливым человеком — человеком леса, лес, казалось, был его частью, как телом, так и душой. Он был полностью в гармонии с природой. С детства он бродил по густым лесам, знал каждую сосновую рощу и тростниковый куст, каждую кроличью нору и улей. В юности его нередко можно было встретить бегущим с оленями, плавающим с рыбой в озере к северу от большого яркого города или борющимся со змеями в зелёных зарослях мха.

Позже, когда молодой человек стал учиться ремеслу дровосека, его семья сделала его жизнь ещё более полной. Его жена была милой, рассудительной женщиной из деревни, а дети — мальчик и девочка — были его гордостью и отрадой. Было приятно вернуться в свой дом после тяжёлого рабочего дня, чтобы найти обильную еду на столе и весёлые приветствия, когда он проходил через дверь. Позже, после ужина, он брал трубку и ложился на скамейку перед очагом. Его малыши сидели у него на коленях, желая услышать о том, как он трудился в тот день, и о том, каких странных животных он встретил.

Затем наступила та роковая ночь десять лет назад, когда жизнь дровосека изменилась навсегда.

В тот день он взялся за особенно упорный лесной массив и потерял счёт времени. Когда упало последнее дерево, сумерки сменились темнотой. Он пошёл по мощёной дорожке, понимая, что время ужина давно миновало. Он был уверен, что получит крепкий выговор от своей жены за такое опоздание.

Когда он путешествовал по тёмному лесу, он понял, что что-то не так. В лесу было слишком тихо. Ни сверчок, ни жаба не пели, и он не слышал одинокого крика ночной птицы. Была только густая и гнетущая тишина, как будто дикая природа леса испуганно замолчала.

Он ускорил шаг. Где-то впереди послышался волчий вой — не долгий, скорбный, а свирепый и странно торжествующий. Он посмотрел в небо. Над верхушками деревьев висела полная луна. Она была бледно-красного цвета… кровавая луна, как её называли в старых сказках. Плохое предзнаменование, предвещающее душевную боль и бедствие. Вскоре он уже бежал к низкому, покрытому соломой строению своего дома.

Вскоре он увидел его впереди на поляне, но в нём не было манящего