Сэр Мозес остался. Напряжение немного спало. Он снова пришел к паше, и на этот раз его приняли даже с некоторым радушием. Сэр Мозес напомнил о петиции, которую представил почти четыре недели назад. Паша уверил, что не забыл о ней. Он непременно распорядится освободить заключенных. Сэру Мозесу этого было мало, он хотел правосудия для несправедливо обвиненных и наказания для реальных виновников. Но понимал, что освобождение заключенных – это лучшее, на что он может надеяться в данной запутанной ситуации. На следующий день паша подготовил соответствующий фирман. Доктор Лоу, секретарь сэра Мозеса, знаток арабского, обратил внимание на то, что заключенных не освобождают как честных людей, а даруют прощение. Сэр Мозес, сказал он, ни за что на это не согласится – признание невиновности жертв лежит в основе всей его миссии. Паша решил не вступать в дальнейшие дискуссии и тут же внес изменения в документ. 5 сентября пленники получили свободу.

Когда сэр Мозес явился к Мухаммеду-Али, чтобы поблагодарить, его отвели в сторонку и спросили, не может ли он оказать одну маленькую услугу. Египет, сказал паша, часто заказывает вооружение из Британии, которое поставляется с задержками, может быть, потому, что производители не уверены в его платежеспособности. Так вот не может ли Монтефиоре выступить в качестве своего рода экспортного банка-поручителя. Паша заверил его, что ему никогда, никогда не придется делать никаких авансовых платежей, он просто будет гарантировать поступление средств. Монтефиоре не хотелось соглашаться, но он сказал, что посмотрит, нельзя ли что-нибудь сделать. А сделать, вероятно, он мог немало, ведь между ним и правящей семьей Египта завязалась близкая дружба, и отпрыски египетского правителя, приезжая в Лондон, часто использовали его дом в Гровенор-Гейте в качестве гостиницы.

Кремье вернулся в Париж. Монтефиоре поехал в Константинополь, намереваясь поговорить с султаном. Случаи с кровавым наветом вспыхивали по всей Османской империи, один оговор провоцировал другой, и сэр Мозес решил добраться до самой сути дела. По прибытии его встретили с кавалерийским эскортом, провели по веренице мраморных залов мимо склонившихся вельмож, и наконец он предстал перед монаршей особой султана Абдул-Меджида.

Султан выслушал его ходатайство с самым пылким сочувствием, издал фирман, снимающий обвинения с евреев и их религии, объявив кровавый навет «чистейшей клеветой» и постановив, что «еврейский народ будет обладать теми же правами и привилегиями, которые имеют множество других подвластных нам народов» и «будет пользоваться защитой и покровительством».

Оставался еще один вопрос, который не давал покоя сэру Мозесу. В Дамаске над тем местом, где, по мнению Ратти-Ментона, нашли останки брата Томазо, капуцины поместили надпись: «Здесь покоятся кости отца Томазо с Сардинии, миссионера-капуцина, убитого евреями 5 февраля 1840 года».

Сэр Мозес увидел в этом клевету на еврейский народ и на обратном пути на родину остановился в Риме, чтобы выразить протест кардиналу Ривероле, главе капуцинского ордена, показать ему фирман, свидетельствующий о невиновности евреев, и призвать убрать позорящую надпись. Кардинал посмотрел на документ и сказал, что велит убрать надпись, даже если этот фирман куплен на деньги Ротшильдов. Сэр Мозес тут же горячо перебил его. Он никогда не пытался добиться справедливости при помощи подкупа и не собирается этого делать. Прелат, не привыкший ни к тому, чтобы его перебивали, ни к тому, чтобы с ним спорили, тем более повысив голос, растерялся и не желал долее обсуждать это дело. Клеветническую надпись в конце концов убрали, но в Риме, похоже, верили, что евреи все же убили отца Томазо, а их освобождение было куплено за деньги.

Много лет спустя, когда сэр Мозес вновь приехал в Рим по другому делу милосердия, это убеждение никуда не делось, и кардинал как бы между прочим спросил его, сколько золота он заплатил за фирман.

Сэр Мозес поднялся во весь свой гигантский рост и навис над низеньким сморщенным прелатом…

– Не больше, чем я дал вашему лакею за то, чтоб он повесил мое пальто у вас в прихожей, – парировал он.

У дамасского дела был постскриптум.

В 1859 году в Сирии произошло восстание друзов, направленное в первую очередь против христиан. Племена спустились с гор и опустошили целые поселки и деревни на своем пути. Сотни христиан погибли. Тысячи бежали, спасая жизнь, и скитались по пустыне без еды и крова, и на них могли напасть в любой момент. В то время сэр Мозес находился в Рамсгите. Он прочел об этом в «Таймс» и тут же сел составлять письмо. Затем он велел подать экипаж и поехал на Принтинг-Хаус-сквер, чтобы доставить его лично. В письме он выступал от имени беженцев и сам пожертвовал в фонд помощи 200 фунтов. За ним последовали и другие, и было собрано 22 500 фунтов.

Для некоторых из тех, кто помнил дамасское дело, это стало примером еврейского великодушия. Для других это было подтверждение виновности евреев. Про акцию Монтефиоре говорили, что это «деньги для успокоения совести».

Для зевак, выстроившихся на протяжении 8-мильного пути между Ганнерсбери и Кенсингтоном, это могла быть еще одна коронационная процессия. Викторию короновали в июне 1838 года. Дворяне, слетевшиеся по такой оказии в Лондон, остались, чтобы продолжить празднества блестящей вереницей званых ужинов и балов.

«Лондон кишит иностранцами, – писал Дизраэли сестре, – от разных посольств явилось целых двести важных особ, никак не меньше… И каждую ночь видно, как они разъезжают в своих парадных мундирах и сверкают орденскими звездами – как будто с наступлением рассвета их кареты не превращаются в тыквы».

Леди Солсбери дала бал 3 июля, леди Лондондерри – банкет 10 июля. Через несколько дней пришла очередь сравнительно нового лица на этой лондонской сцене – баронессы Лайонел де Ротшильд. Место действия – Ганнерсбери-парк, возможно, пробудило некоторые воспоминания кое у кого из гостей постарше. Когда-то там жила принцесса Амалия, дочь Георга II.

Более пятисот гостей съехалось в Ганнерсбери. На лужайках раскинулись райские кущи с шатрами и навесами. Один оркестр играл на террасе, другой – у озера. Гости прохаживались по изысканным угодьям, восхищаясь беседками, увитыми плетущимися розами, клумбами гелиотропов, останавливаясь полюбоваться на расхаживающих павлинов и лебедей на водной глади. Фуршет был мечтой чревоугодника, но яства были с таким изяществом уложены под огромным шатром, что порой гости не решались наполнить свою тарелку, чтобы не испортить красоту.

Вечером состоялся банкет. Баронесса сидела между двумя герцогами королевской крови – принцем Георгом Кембриджским и герцогом Сассекским. Также присутствовали герцог и герцогиня Сомерсет, герцогиня Ричмонд, герцог Девонширский, маркиз Лондондерри. Среди собравшихся было два бывших премьер-министра – Веллингтон и Мельбурн – и пара будущих премьер-министров – Рассел и Дизраэли. Казалось, туда явились все английские знаменитости и немалая часть европейских: князь и княгиня Шварценберг из Австрии, князь Эстерхази из Венгрии, маршал Сульт из Франции и целая россыпь германских князьков.