Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пусть помнит потом доброту мою! Упрямый осел! Сижу и уговариваю его, как будто это мне синяк поставили. Вот бы, как мама посмотреть на него, и он в миг шелковый — это только она умеет так.
— Хорошо, — соглашается он после минуты обдумывания.
— Ну и отлично, — не скрываю того, что довольна его положительным ответом, попутно думая о том, что продюсер снова странно ведет себя. Заикается, витает в облаках… Неужели мои голые ноги так на него подействовали? От этих мыслей по телу быстро пробегают мурашки, пуская огонь по позвоночнику.
Потянувшись к столику, беру в руки пачку влажных салфеток. Аккуратно протерев синевато-темную область кожи на скуле, покрытую очень тонким слоем явно какой-то мази, но точно не тоналки, погружаю палец в мазь. Следующие несколько минут проходят в тишине, пока я стараюсь максимально осторожно обработать его синяк, чтобы не причинить боли. Получается плохо, потому что Владислав изредка вздрагивает, но мужественно терпит мою неуклюжесть.
— Ведешь себя совсем как взрослая, — говорит он вдруг, перехватывая мою руку.
— Мой папа всегда так говорит, только в конце добавляет «Ксения Тимофеевна», — улыбаюсь в ответ.
— Ксения? Ксюша, значит…
— Ну, да.
— Ксюша, зачем тебе такая жизнь? — спрашивает Златогорский чуть ли не шепотом.
— Как зачем? Хочу петь!
— Я о другом. Почему ты выбрала такую жизнь? Ты же ведь красива и молода. Зачем ты так испоганила свою жизнь? Думаешь, у тебя бы не было всего живи ты обычной жизнью?
— Я не совсем понимаю вас. Это моя жизнь, и мне решать, какой она будет.
— Да, ты права. Извини. Просто не могу сидеть сложа руки, когда вижу, что кто-то ломает свою жизнь, и я ничего не делаю.
— Я не ломаю свою жизнь, а иду к цели!
— Тебе лучше знать, — вымученно улыбается Владислав, словно в одно мгновение устав спорить со мной. Точнее, не спорить, а навязывать свое мнение, которое имеет какой-то странный подтекст.
— А вы? Почему вы выбрали такую жизнь?
— Меня всегда тянуло к музыке.
— Вот и меня тянет, — подхватываю его идею.
И вновь передо мной другой Златогорский. Тот, что спокоен, ласков и добр ко мне. Куда делся тот напыщенный индюк — совсем не понимаю этого. Вроде минуту назад сидел передо мной, а сейчас я касаюсь уже другого человека. Того, что смотрит на меня заинтересованными глазами и, кажется, узнает с каждой секундой все больше и больше.
И пусть единственное, что я скрываю, точнее, о чем не хочу говорить, кто мои родители, но продюсер находит в моих глазах совсем другое. Он почти затрагивает ту самую грань, что заставляет меня бороться за мечту. Но Златогорский снова понимает что-то неправильно в моих глазах, потому и несет ересь, что кажется верной только ему. Но все это мелочи, по сравнению с тем, что творится со мной рядом с добрым Златогорским. Рядом с ним я хочу быть собой: смешной, доброй и заботливой — и это странно.
— Твоя мазь помогает, — произносит он, когда мы продолжаем, вернувшись к анкете. В этот раз Златогорский спокойно записывает мои ответы, порой улыбаясь.
— Охлаждает, — комментирую я, чтобы сказать хоть что-то. — Да! Она классная и помогает. Еще парочка таких сеансов и синяк сам собой рассосется, — радостно говорю ему, ловя себя на том, что назначаю ему подобие встречи.
Добрая ты, Ксюша! Счастье получаешь от того, что помогаешь.
— А как называется? Хочу купить и провести эти парочку сеансов.
— Ой, а она не продается в аптеках. Ее делает мой родственник для нашей семьи.
— И как мне тогда эту парочку сеансов провести? Может, отдашь свою? Я заплачу, — спрашивает продюсер и достает портмоне.
— Не могу отдать, — виновато опускаю голову. — Она последняя, а у меня тоже синяки на теле есть.
— У тебя? Откуда?
— Упала, — смущенно признаюсь, но он явно мне не верит. — Вы можете по вечерам заходить, и я буду давать вам, — предлагаю ему отличное решение проблемы, по моему мнению.
Владислав вскидывает брови, глядя на меня. В его взгляде загорается незнакомый мне огонек — там начинают свою дикую пляску черти.
— Мазь давать! — подхватываюсь я, понимая, что сморозила. — А я еще попрошу у дяди и для вас баночку тоже.
— Упала, значит… Показывай синяки! — приказывает Златогорский, метая молнии глазами, что уже обшаривали мое тело.
— Зачем? — спрашиваю нахмурившись, но встав, показываю ему икру с четырьмя синяками. — Обычные синяки!
Пару дней назад я доставала крупы с верхней полки и свалилась со стула. Чтобы люди не говорили, но маленький рост доставляет одни проблемы.
— И правда… обычные, — задумчиво подтверждает Златогорский мои слова и, взяв анкету обратно в руки, произносит: — И последний вопрос: Количество половых партнеров.
— Я не буду отвечать на этот вопрос.
— Почему?
— Не хочу!
— Значит, сам напишу, — заявляет он и начинает внимательно меня разглядывать. — Самые короткие отношения?
— День.
Один день в школе с одноклассником считается? Это мои единственные отношения.
— Значит, семь!
— Что семь?
— Семь половых партнеров.
Ого! Это когда же я успела? Семь! На каждый день недели по одному?
— Все возможно, — отвечаю, улыбнувшись. Не буду реагировать на его провокации. — Вы попали в самую точку!
Нет, ну а что? Проверять меня у гинеколога не будут, а раз продюсер так хочет думать, то пусть думает. Нет, ну он серьезно? Семь в восемнадцать лет? Или он это даже еще скидку сделал?
— У тебя с Ташей все серьезно? — задает очередной вопрос.
— Очень.
— Не боишься, что он может узнать?
— Кто — он? — вообще уже ничего не понимаю.
Почему Златогорский вечно на что-то намекает, а когда я спрашиваю, то мы попадаем в мир Гарри Поттера, где нельзя произносит имя сами-знаете-кого?
— Ладно, это не моё дело. Проехали! — отвечает он, поднимаясь на ноги, чтобы направиться к выходу. — Спасибо за анкету, Рокси! Спокойной ночи!
Ну вот! Опять… Кто «он»? Загадка века, блин!
— Стойте! А днем мне можно выходить из центра? — спрашиваю его в тот момент, когда рука Влада касается ручки двери.
— А тебе надо?
— Да, у меня завтра встреча.
— С кем?
С братом. Завтра Гриша возвращается. Последние две недели он провел в горах. Я обещала встретить его.
— С парнем! — отвечаю продюсеру.
— Хмм… хорошо! Я завтра поеду по делам и вывезу тебя из центра, — вновь превратившись в Нарцисса, говорит продюсер.