— Предположим, дам вам с Птичкой тысячу долларов. На эти деньги вы могли бы далеко уехать.

— Зачем тебе это надо? Ты что, брат Джеймисону?

— Ты уехала бы, получив деньги?

— А если мы и так собираемся уехать?

— Значит, я совершил бы ошибку ценой в тысячу долларов.

— У тебя их нет.

— А если есть?

Она изучала его, опершись подбородком на свой кулак.

— Мы могли бы это обсудить. Только Птичке я сама все объясню. В нем много гордости, поверишь ли? И я дам тебе знать. У тебя есть телефон?

— Я лучше заеду сюда.

— Сегодня понедельник. Приезжай в четверг с деньгами. Пусть это будут десятки и двадцатки, Майк, потому что нам трудно разменивать крупные купюры. Они всегда хотят знать, где мы их взяли. Я почему-то никогда не была жадной до денег. Странно, правда? Один худосочный старикан из коттеджей подползал тут ко мне, предлагал пятьдесят долларов. Ему, наверное, лет сто. А туда же… Подкопил деньжат из пособия, что получает в социальном обеспечении, могу поспорить. Может быть, когда-нибудь я этим и займусь, но пока что я не готова. Увидимся в четверг, бойскаут.

Дверь захлопнулась за ним. Солнце, низко висевшее над Заливом, слепило глаза. Мимо проехал красный грузовик, подняв небольшой водоворот мусора, и к ноге Майка прилип кусок газеты. Воздух пах горячим асфальтом и дохлой рыбой. Он глубоко вздохнул, выругался и медленно пошел к фургону.

Он съездил в Равенну, запросил денег в своем банке и приехал в дом Джеймисонов в сумерках. Дебби Энн и Ширли Макгайр как раз медленно возвращались по берегу к дому, нагруженные вещами, блестящие от масла для загара.

Он встретил их, когда поставил машину.

— Мне скоро сто лет, — сказал он. — Я скопил состояние, получая пособие по социальному обеспечению. Мы втроем можем отправиться на Цейлон, поплавать на Маунт-Лавиния, выпить ледяные коктейли в «Галль Фейс», поужинать в «Серебряном фавне», побродить по ботаническим садам в Кэнди и через неделю вернуться сюда. Решено?

— Боже милостивый! — усмехнулась Дебби Энн. — А ты выживешь после этого?

— Возможно, это убьет меня. Именно на это я и рассчитываю.

— Ты провел на солнце целый день с непокрытой головой? — спросила Ширли.

— Нет, это просто проявление старческого слабоумия.

Майк заметил, что все машины со стоянки исчезли.

— А где все?

— Трой, вероятно, на работе. Мать Мэри позаимствовала моего «жучка», чтобы поехать на собрание какой-то комиссии. Дюрельда уехала домой пораньше, потому что у нее болит зуб. Мы одни, дружище.

Но Мэри вернулась, прежде чем девушки успели переодеться. Они выпили по бокалу возле бассейна, пока сумерки превращались в ночь. Ширли согласилась остаться поужинать, если ей разрешат помочь. Она позвонила тете и все ей объяснила. Этот ее звонок тете заставил всех вспомнить, что Трой не приехал и не позвонил, но никто не сказал об этом вслух. Они отложили ужин, потом наконец поели и после того, как женщины все убрали, стали играть в бридж.

Ширли оказалась партнером Майка. Почти сразу стало очевидно, что Мэри и Дебби Энн — превосходные игроки и могли бы легко выигрывать, если бы Мэри была в состоянии сосредоточить внимание на игре. Она то действовала блестяще, то совершала невероятные ошибки.

В конце концов она произнесла:

— Уже поздно. Я иду спать. А как вы, народ?

— Боже, уже почти полночь, — сказала Ширли. — Я и не подумала бы.

— По стаканчику на сон грядущий, перед тем как я отвезу тебя домой? — предложила Дебби Энн.

— Нет, спасибо, милая.

После их отъезда Мэри вышла на веранду. В ее осанке чувствовалось напряжение. Она стояла слегка наклонив голову, будто прислушивалась к чему-то неясному и очень отдаленному.

Майк ощутил, что его сострадание к этим маленьким проявлениям муки делает его неловким, неуклюжим, деревянным.

— Мэри?

Она медленно повернулась, вытерла тыльной стороной ладони влагу под глазами, криво улыбнулась и сказала:

— Глупо я себя веду.

— Глупо?

— Я… просто гадаю, что я делаю не так… Не знаю, как правильно себя вести.

— Поверь мне, нет ничего, что ты делала бы неправильно.

— Я испробовала столько способов, что некоторые наверняка были неправильными. Он уходит. Я ему безразлична. Куда он ездил, Майк? Ох, я не имею в виду сейчас, сегодня вечером. Он спрятался куда-то, внутрь самого себя. Я люблю его. Но не могу его найти. Чертовски трудно вести себя великодушно. Когда он… позорит меня.

— Возможно, это своего рода болезнь.

— Он никогда мне много не рассказывал о том… что произошло с ним в Нью-Йорке, до того, как он перебрался сюда. Это был тяжелый период?

— Довольно тяжелый.

— Майк… если бы я знала об этом все… если бы ты рассказал мне, если бы ты не счел предательством… это могло бы помочь мне понять. Нам было вместе так… здорово.

Он сел рядом с ней, сел близко к ней на кушетку и рассказал ей. Когда они услышали, как возвращается Дебби Энн, он замолчал, но девушка прошла к себе в комнату, не заходя к ним. В какой-то момент Мэри взяла его руку и крепко вцепилась в нее, ему показалось, что она не отдает себе в этом отчета.

— И это, — тупо спросила она, глядя на него округлившимися глазами, — именно та самая женщина?

— Но ты не должна думать, что это… ну, знаешь, фатальное наваждение. Я не знаю, как объяснить, что я чувствую. Это какая-то болезнь. При этом он ненавидит себя. Она словно палка, которой он себя бьет. Я знаю его, Мэри. Он хороший человек. В этом-то вся беда. С тех пор как закончилась война и до этой истории в Нью-Йорке было похоже, что он затягивает какой-то узел внутри себя — все туже и туже, — а потом узел лопнул. Он как по принуждению разрушил все, что имело для него смысл. Банни была отличной женщиной. Ты тоже прекрасная женщина, Мэри. Ты полюбила то хорошее, что есть в этом малом. Но в нем гнездится болезнь. И мне кажется, это рецидив. На этот раз он снова постарается все разрушить.

— Я не позволю ему этого, Майк. Я не позволю ему сделать это с собой. За что ему… презирать себя?

— Не знаю. В прошлый раз он прошел короткий курс лечения у психиатра. Недолго. Доктор сказал, что он плохо реагирует на лечение, отказывается сотрудничать. У него было ощущение, что все это связано с чем-то случившимся во время войны.

— Что там случилось?

— Прежде всего ты должна понять, что это был приличный мальчик из приличной семьи, умный, чуткий и по натуре добрый. Мы были вынуждены превратить множество таких ребят в убийц, и сделать это быстро. Внешне это не оставило никаких следов. Следов никогда не остается. Но это страшная вещь, которую не каждый может пережить. Он пошел добровольцем в морскую пехоту. Он прошел через все зверства учебного лагеря. У него были способности. У него хорошо получались многие вещи. Его стали быстро продвигать. Мы учились воевать и делали ошибки, от рассказов о которых тебе стало бы тошно. Он был сержантом, командиром взвода, когда после сорока дней боев его послали в глупую, бессмысленную разведку во главе десяти человек. Если бы это случилось позже, когда он поумнел, он бы не стал рисковать людьми. Окопался бы и вернулся с рассветом с фальшивым рапортом. Но он пошел в эту разведку. Она ничего не принесла. Они попали в засаду, он потерял шесть человек, ему удалось спастись вместе с четырьмя бойцами. Они были отрезаны от своих. Им пришлось ползти всю ночь. Змея укусила одного из них в горло, и через десять секунд он был мертв. Еще одного они каким-то образом потеряли в темноте. Больше его никто не видел. Их осталось трое. Большой японский патруль прошел мимо них, на расстоянии вытянутой руки. Они не знали, где они, к черту, находятся. Потом снайпер прострелил одному из них голову, другого ранил в живот. Трой тащил на себе раненого. Человека весом двести фунтов. Он наконец вышел к своим, с опозданием на четырнадцать часов, волоча на спине раненого товарища. Но к этому времени раненый был мертв уже три или четыре часа. Однажды мы напились с ним в Мельбурне. Он рассказал мне об этом, ухмыляясь так, будто это была длинная смешная история. Он смеялся, пока не закончил рассказ, а потом начал плакать. Я никогда не видел, чтобы человек так плакал. Надеюсь, что больше никогда не увижу. Он считал, что это была его вина, то, что он потерял десять человек. Засада, змея, то, что они заблудились… все это было по его вине. Десять парней, которых он хорошо знал. Десять парней, которые верили, что он выведет их и спасет. Это такой спор, в котором не выиграть. Может быть, именно тогда что-то щелкнуло у него внутри. Может быть, именно тогда его следовало бы отправить домой. Но он остался и стал хорошим офицером, а позже — хорошим командиром.