– Дим, спасибо тебе большое, – скороговоркой выпалила Лиза,дергая свою «молнию» и не глядя на него. – Ты меня спас, наверное. Если бы ябыла там одна, они бы меня точно убили, а ты их… прогнал. Все, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал Белоключевский и поцеловал ее.

Наконец-то.

На этот раз все было наоборот – он настаивал, а она неотвечала, он просил, а она отказывалась.

Потом он перестал настаивать и просить. Силы кончились.

Он вздохнул – как будто глотнул отравы. Кровь свернулась ипочернела. Вместо льда в затылке полыхнул небольшой термоядерный взрыв.

До конца света осталось всего несколько минут.

Вся его мужская агрессивность, и требовательность, иуверенность вернулись в него и заняли все свободное место, которого было много,очень много.

В сущности, весь он был пустотой, свободным местом, котороетеперь стремительно заполнялось, и ему было больно, горячо, но совсем нестрашно.

Лиза вдруг крепко взяла его за свитер.

«Я не Кевин Костнер из фильма „Телохранитель“, мать его!..Она ошиблась, если решила, что я – это он. Я больше ждать не стану. Я большетерпеть не могу. Я больше не играю в благородство.

Сколько можно!..

Я получу ее сейчас. Я все узнаю – как она дышит, двигается,молчит, как выглядит на самом деле! Я получу ее. Потому что это единственное,что имеет значение в эту минуту, в темном коридоре дедовского дома, где впыльных стеклах книжных полок извивается и ползает луна, проникая из окнакомнаты, а за стенами таятся опасность и страх, что можно не дожить до завтра».

– Дима?..

– Я не могу разговаривать.

– Дима, ты… уверен?..

О да. Он уверен. Так, как ни в чем и никогда не был уверен.Почему она спрашивает, ведь это и так понятно?! Или ей требуются долгиеобъяснения и обоснования, так сказать, теоретическая база?!

Отрава, которой он глотнул, действовала безотказно и быстро.Отрава действовала, а они все еще стояли в коридоре, и в руке у нее были мокрыеноски с кисточками.

Он вытащил у нее носки и швырнул их на пол. Следом стащилкуртку и задрал на ней свитер. Она растерянно пискнула и сделала попыткуотстраниться, как будто испугалась, но он ей не позволил.

Оказывается, он намного сильнее ее. Оказывается, у негогрубая кожа на ладонях и он щурится, не только когда думает или лжет.

Он лихорадочно тискал и прижимал ее, а она все времяпомнила, что на ней глупый домашний лифчик – застиранный, зато удобный, – иэпиляцию следовало бы сделать две недели назад, и на шее давешний синяк от«молнии», и живот хорошо бы подтянуть, но ей вечно некогда таскаться втренажерный зал!..

Ничего эротического и возвышенного не было в ее мыслях, ивсе у нее шло наперекосяк, и она чувствовала только неловкость, она всяпревратилась в эту неловкость, с ног до головы.

Он не может ее хотеть. Не может, и все тут. Это какая-тоошибка. Он ошибся. Он ее не хочет. Или немедленно расхочет, как только увидитее… лифчик. Или подбородок. Или живот.

Сейчас она все ему объяснит.

Его руки сошлись у нее на спине, погладили ее снизу вверх, иЛиза неожиданно позабыла про лифчик и про все остальные свои несовершенства.

Он глубоко дышал, и темные ресницы почти совсем сомкнулись,и на лице было решительное, мрачное выражение.

– Дима, я тебя боюсь.

– Не бойся.

– Я все равно боюсь. Дима, я сто лет ни с кем… Ему былонаплевать, сто или двести. Ну, так получилось.

Он точно знал, что она предназначалась ему, именно ему, иникому другому. Она родилась для него, только для него. Он понятия не имел, гдеона болталась так долго, почему он столько времени потерял без нее, и эта самаяотрава, которой он дышал, вдруг оказалась никакой не отравой, а самымживительным и упоительным воздухом, которым только и нужно дышать.

Отравой был запах ее японских духов, сигарет, волос, еедыхание, смущение, неловкость, которую он чувствовал, как свою собственную, еенервная улыбка и глупые хватания за руку – как будто эти хватания моглиостановить или охладить его!

Она не знала, что сказать или сделать, чтобы он остановился.И еще она не знала, нужно ли его останавливать. Разве это не то, чего онахотела, о чем мечтала, когда лезла к нему с поцелуями, когда бесилась, что онне обращает на нее внимания и ведет себя, как заботливый старший брат,завязывающий шарфик неразумной сестренке?!

Ну почему, почему сейчас так страшно и неловко и совсем нетак легко и красиво, как представлялось, когда она думала о нем и о том, каквсе будет?!

Если будет…

Он целовал ее в шею, за ухом и под волосами, а она вседумала про синяк, и ничего не менялось, и забвение не наступало, а ей такхотелось, чтобы наступило!

Тут он вдруг сообразил, что она боится всерьез. Что она неотвечает ему, трясется и, кажется, вот-вот сделает или скажет что-тоневозможное.

И он остановился. Заставил себя остановиться. Отравленноенутро заныло и стало корчиться, но он пока контролировал его.

– Лиза, я…

Сказать было нечего. В одурманенную голову лезли всякиеидиотства, вроде «не корысти ради», и еще «иже херувимы», и представлялсямерзкий амурчик с луком. Руку он забыл у нее на груди, и теперь она наливаласьвсе той же отравленной тяжестью, только в сто, в тысячу раз сильнее, потомучто, отстранившись, он вдруг еще острее почувствовал Лизу рядом с собой – щеки,шею и грудь, на которой лежала ладонь. Он мечтал тискать и мять ее, но заставилсебя отступить. Пальцы дрогнули осторожным, прощальным движением – и он убралруку.

Беда. А он мечтал о победе.

Лиза смотрела на него во все глаза.

Прошло? «Расхотелось», как она и предполагала?! И этот тожеотверг ее?!

– Я ничего не понял, – сказал он. – Я думал, что ты… А насамом деле нет?

– Что нет? – спросила она, ужасаясь собственному голосу илопатками чувствуя расстегнутый застиранный лифчик. Он все-таки расстегнул его.

Оказывается, проблема гораздо глубже, чем представляласьвначале, подумал он с мрачным юмором. Проблема не только в том, что ему нельзя.Проблема еще и в том, что ей что-то мешает. Себя он преодолел, а ее?

Он одернул на ней водолазку – брат завязал сестренке шарфик– и утешающе погладил по щеке тыльной стороной ладони. Лиза немедленнопочувствовала себя последней идиоткой.

Белоключевский оценил ситуацию.