– Я предвидел твои возражения, советник Айсе… – Ахмед понизил голос, с тревогой глядя на застывшее лицо Хубилая. – Мы не повредим сиянию славы великого хана и молве о его беспредельной щедрости. Мы не станем отбирать землю безвозмездно. Казна прибретает ее посредством покупки на новые бумажные деньги ханского печатного двора.

Хубилай широко раскрыл глаза, и в них появился довольный масляный блеск. Ахмед почувствовал, что пробил ледяную стену подозрений, заслонившую от него расположение беспощадного татарского владыки.

– Если кто-либо из китайцев (чиновников или простолюдинов) владеет более чем ста му плодородной пашни, то надлежит взять эту землю в казну с уплатой владельцу известной суммы, которая определяться должна величиной ежегодного налога, взаимаемого зерном и прочими плодами деревенского труда.

Покачиваясь на подушках, Хубилай ухмылялся.

Айсе отвернулся с досадой, а венецианцы насторожились – им было понятно, что хитрый перс одержал победу над рассудительностью врача.

– Участок земли, приносивший оброку один мешок зерна, будет оценен в двести тысячных связок китайской медной монеты, – продолжал Ахмед. – Предупреждая милостивое согласие государя, я приказал доверенным людям скупать земли в областях Су-чжоу, Ху-чжоу и Чже-цзян.

Казначей уже ничего не опасался, он произнес последние слова с доверительной улыбкой, уместной между очень близкими людьми, стремящимися любой ценой добиться укрепления государства.

Хубилай одобрительно кивал коварному мусульманину, своему Ахмеду, ненавистному и китайцам, и латинянам.

Ничего не скажешь, столь опытному и полезному человеку стоит сохранить жизнь и благополучие. Он один способен осуществить свой многоообещающий план, потому что Айсе излишне добродетелен для такого дела или, может быть, он не хочет потерять дружбу китайских астрономов и лекарей.

Умные, расчетливые купцы Поло преданны, но им не следует давать власть сверх меры, они здесь чужие и втихомолку поглядывают на караваны, уходящие в западном направлении.

Хубилай сказал:

– Ты находчивый и мудрый советник, Ахмед. Мне понравилось то, что ты придумал. Продолжай покупать землю, сдавай ее в аренду кому хочешь, и, надеюсь, через год мы будем завалены зерном по самые уши. А теперь прояви усердие и наскреби хоть мешок проса – не могут же мои багатуры оставаться голодными!

Великий хан любил пошутить и сам радовался своим шуткам – глаза его превратились в узкие щелки, скулы лучились румяными морщинами, верхняя губа вздернулась над широкими редкими зубами. Ахмед стоял напротив, открыв рот, колыхая пышной бородой и шелковым полосатым чревом. Айсе вежливо улыбался. Смеялись Пикколо, Маффео и новый наместник области Янчжоу-фу господин Марко.

Ничтожная искра таким разгорится пожаром,

Как будто бы вспыхнут там тысячи тысяч костров…

Древнекитайские стихи

Узкие улицы предместья спускались от стен Ханбалыка к каналу, где сотни полуголых грузчиков с утра до позднего вечера разгружали большие джонки, беспрерывно подплывавшие к пристаням.

Между гостиницами, купеческими складами, харчевнями и покосившимися домиками, обмазанными глиной и коровьим навозом, толпились живущие здесь ремесленники, мелкие торговцы, голодные чиновники, вычеркнутые за провинность из чиновничьих списков, убежавшие из «веселого квартала» девицы, содержатели притонов, в которых курят и глотают одурманивающие шарики опиума, кулинары, пекущие пирожки с человечиной, старухи, торгующие своими дочерьми, переодетые стражники, пьяницы, сводники, воры, бродячие костоправы и покрытые паразитами нищие в засаленном, вонючем рванье.

На углу одной из таких шумных улиц, подле изваяния Будды, стоял низенький, босоногий монах, он продавал благовонное масло и нараспев говорил:

– Достопочтенные благодетели! Не забудьте пожертвовать на масло для фонарей! Вознесите молитвы о продлении дней ваших и счастья на земле!

Некоторые прохожие покупали одну-две бутылочки с маслом, бормотали молитву и шли своей дорогой. Монах опускал бумажные деньги в мешочек, висевший у пояса, и продолжал зазывать жертвователей.

Юноша в бедной одежде благочестиво сложил ладони и запел:

– Ом мани падмэ хум… Разрешите осведомиться, святой отец, не нужен ли вашему монастырю служка?

– Смотря какой, – хитро улыбнулся монах.

– Сильный, проворный и смелый…

– Как тебя зовут, сынок?

– Чэн-весельчак из Пинцзян-фу.

Монах собрал свой товар в корзину и велел юноше следовать за собой. Они протиснулись в пролом тростниковой изгороди и присели на корточки лицом друг к другу.

Монах дышал чесночным смрадом, глаза его смотрели тревожно, дряблая кожа щек подергивалась. Он облизнул сухие губы и спросил:

– Ты был проводником святого отца Гао? Ты верный человек, сынок… Теперь слушай меня внимательно. Завтра утром монгольский тигр со своим двором и войсками начнет переезд в летний дворец Шаньду. Следующей ночью некие военные убьют казначея Ахмеда, и китайские солдаты бросятся к воротам, чтобы впустить в город вооруженных людей предместья. Подготовлены ли сигнальные костры на другой стороне реки и во всех условленных местах?

– Это сделал старшина рыбаков Вэй и его помощники. В несколько часов огни восстания разлетятся за сотни и тысячи ли.

– Да благословит небо идущих на смертный бой во имя свободы родной страны!

Монаха лихорадило, пот выступил на его впалых висках, лиловые руки мелко тряслись.

– Эх, слабость одолела старого Бо Чжи! Ну, ничего, поскриплю еще… Прощай, сынок. Передай своим друзьям то, что ты от меня услышал.

Старик исчез за изгородью.

Подождав немного, Чэн направился к домику, над которым висел выцветший флажок с зеленым иероглифом «вино». Над крышей спиралью поднимался дым, путаясь в склоненных ветвях абрикосового дерева. У двери, прислонившись, стоял хозяин трактира, бывший учитель кулачного боя и фехтования на мечах по прозванию Ван Плешивый.

Чэн поклонился ему и сказал:

– Добрый день, господин Ван. Если позволите, я посижу в вашем заведении – мне нужно встретить здесь кое-кого до ночных барабанов.

Трактирщик хлопнул юношу по плечу мускулистой рукой:

– Проходи, парень. В заведении Вана Плешивого ты можешь спокойно обсудить свои дела с кем угодно. И хотя нам запрещается петь под перебор звонких струн, но ты, Чэн-весельчак, споешь сегодня и повеселишь моих гостей!

С наступлением сумерек трактир заполнялся посетителями: грузчиками, матросами с торговых джонок, ремесленниками, приказчиками и их подругами из предместья.

Трактирный слуга Цзан жарил на решетке утку и переворачивал на противне пампушки «мянь-тоу». Хозяин разливал подогретое рисовое вино по маленьким чашечкам и снова подвешивал медный кувшин над очагом. Вино, копченую свинину, бобовый сыр и пампушки разносила на столики миловидная девушка по имени Хун-тао. Многие из посетителей трактира не прочь были бы укусить ее румяную щеку, похожую на сочный и красный персик, но опасались могучих кулаков Вана Плешивого. Поговаривали, что хорошенькая Хун-тао приходится ему племянницей, и если потихоньку положить перед Ваном не бумажные деньги, а несколько старых серебряных монет, то трактирщик закроет глаза на то, где она проведет ночь.