ему, его задачу. Большего и не требовалось. Всё, что предстояло сделать Дане, это дождаться нас в нужном месте и в нужное время завести автомобиль. А после разъяснений я переключился на куда более важный вопрос:

— Твой свояк ещё занимается тачками? — поинтересовался я о том жизнерадостном мужичке, который последние четыре раза снабжал нас транспортом.

— Занимается, что с ним станется? Только в этот раз давай мы за тачками к другому человечку заедем? Помнишь моего кума Ваську Лысого? Ну, который Настин батя. Так вот, троюродный брат его тестя выдаёт замуж дочку. Не ту, что Маринка. Эту даже чёрт рогатый под венец бы не повёл. Я про Катюшку говорю, которая ещё в прошлом году с Петрухой жестянщиком мутила, пока тот с Любкой от неё не сбежал. Ну, ты помнишь…

— Не помню я ничего! Отстань! — взмолился я. Даня мог своих родных и близких перечислять часами и превратить это в мыльную оперу не хуже тех, что днём по телевизору крутят. — Говори, куда ехать и избавь меня от подробностей из жизни Курносовых.

— Он не Курносов, а Зацепин. Говорю же, троюродный брат тестя…

— Не начинай даже. Предупреди его, что мы приедем. Сегодня… Нет, уже поздно. Давай завтра, ближе к вечеру.

— Отлично. Любка обрадуется, — улыбнулся Даня.

— Которая с Петрухой сбежала? — уточнил я и тут же пожалел.

— Да не, то была жена Ромика Вялого, который ещё в прошлом году обрез у Фомича стырил по пьяной лавочке…

Глава 9

Знакомый, о котором говорил Даня, жил на стоянке кочевников в восьмидесяти километрах от нашей базы. Не особо далеко, но между нами стелилась дикая местность, и там могло произойти всё, что угодно. Для собственного спокойствия проще было взять с собой оружие.

— Если я ещё раз услышу про это грёбанное мясо, я сорвусь и кого-нибудь кончу, — заявил Лу, напрашиваясь с нами в дорогу.

Олег услышал из соседней комнаты и тут же отреагировал:

— Кого ты там кончать собрался, малой? Прекрати онанизмом заниматься! На полный желудок это вредно.

— Ну, ты слышал? Слышал? — вспыхнул Лу. — У него там охлаждённая конина в черепушке вместо мозгов.

Так и получилось, что в не самый просторный внедорожник влезли мы все впятером. Курносовы заняли заднее сидение и долго ныли до ужаса похожими голосами, как им тесно. Зато Лу на переднем пассажирском чувствовал себя превосходно. Развалился по-царски и лениво огрызался на все претензии.

Мы отправились вскачь по кочкам, в которые превратились дороги. За десятки лет запустения от них почти всюду остались лишь направления, и то не всегда очевидные. По этой банальной причине навигатор в Рассее был штукой едва ли не самой бесполезной, и приходилось ориентироваться по туче смога, зависшей над Моссити и в ясный день заметной за сотню километров.

Рассею запросто можно было назвать музеем истории. Здесь, переезжая от города к городу, от деревни к деревне, легко и наглядно прослеживалось превращение Российской Федерации в Федерацию Независимых Конгломераций. Первые поселения, павшие перед катком уплотнения, уже почти превратились в пыль, и едва различались очертания разваленных построек. Невысокие многоквартирные дома и частные домишки с небольшими двориками. Такие же низкие двух- или трёхэтажные здания школ и магазинов. Всё уютно, во всём душа человеческая чувствовалась… когда-то. Здесь уже давно не было ничего ценного. Всё вынесли и вычистили, разобрали по винтикам то, что могло пригодиться в быту. А остальное постепенно покрывалось землëй, зарастало молодым лесом, утопало под новыми озëрами.

Дальше шли города гораздо плотнее, где многоквартирным домам уже напрашивалось название «человейники». Всё выше, всё плотнее, и если бы не нахально пробившаяся сквозь асфальт зелень, они бы казались картонным макетом. Выросшим до невообразимых размеров, но всё же оставшихся безжизненными. В таких местах любили обживаться гопстеры, так что их мы объезжали стороной.

И, наконец, последний шаг перед завершением уплотнения — огромный комплекс на пять тысяч квартир. Вернее, крошечных коморок, отделённых друг от друга тонкими перегородками. Здесь не было больше ничего, ни одного здания, лишь длинная, закрученная внутрь, будто раковина, и поделённая на подъезды, лента жилищного комплекса. Вся эта махина была построена за рекордные два года и так стремительно обветшала, что теперь сюда боялись соваться даже самые отчаянные мародёры. Многие секции остались лишь каркасом из стен, а перекрытия обвалились и заняли первые несколько этажей ровными штабелями бетонных плит. А два подъезда и вовсе обвалились целиком, рассыпав по округе тонны мусора.

Такой была Рассея всегда, сколько я её знал, разве что со временем природа стала наглее и жарче, подобралась молоденькими берёзками и осинами уже совсем близко к опустевшим человеческим жилищам, а то и в них самих проросла. Изредка мне попадались на глаза фотографии и видеозаписи здешних мест столетней давности. Разглядывая их, даже не верилось, что дикая пустошь когда-то была населённой, живой. Это казалось просто невозможным. Нынешние жители городов слишком боялись открытых пространств, а отсутствие камер на каждом углу их и вовсе привело бы в замешательство. Они бы не сдвинулись с места, потому что не понимали бы, что им можно, а что нельзя.

Впрочем, мне больше нравилось нынешнее положение вещей. Я не видел смысла в широком расселении. К чему все эти пространства между крохотными городками, которые могли целиком поместиться в один жилой комплекс? К чему хилые домишки, спрятавшиеся за хлипкими заборами? Беззащитность и постоянное ожидание нападения — вот что я видел в каком-нибудь гиде по «Золотому Кольцу» от 2015 года. Или просто я слишком привык, что в Рассее сплошная опасность, куда ни глянь?

Несколько раз мы замечали вдалеке машины с длинным пыльным следом и тогда старались увеличить дистанцию. Главное правило Рассеи — здесь нельзя встретить людей с добрыми намерениями, а значит, лучше не испытывать нервы друг друга на прочность.

Дорога стала ровнее, когда мы выехали на бетонку. На братьев это подействовало моментально, и они принялись наперебой рассказывать всё подряд, причём обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу. Я даже не успевал понять, кто из них говорит: Даня, Ваня или Саня. Чаще их речь напоминала спор чудака с самим собой.

— Старик Митрич-то хорош! Катьке своей муженька доброго подобрал. Такой и в обиду её не даст, и в кулаке особо не зажмёт.

— Почему доброго? Совсем обычного. Выпить, правда, не любитель, но это сейчас Катюха махом вылечит. А в остальном — мужик как мужик.

— Чёй-то не любитель он выпить? Мы с ним на эту масленицу хорошенько так погудели. Митричу даже