Встретившись наутро со своим мэтром Н.Я. Рощиным, по­пулярным писателем, автором романа «Белые акации», возглав­лявшим, под кличкой «Масон», группу, пока еще пассивную, русского Сопротивления, Иван рассказал о «Кошечке».

Выслушав его, «Масон» похвалил своего протеже, сказал, что контакт с ней со временем следует установить, но ни в коем случае не становиться в зависимость от английской, польской или французской разведок. И посоветовал со временем осторож­но позондировать почву у председателя НТСНП Поремского, который наверняка с ними связан.

«Случайная» встреча дала совершенно неожиданный резуль­тат. Хитрый Поремский юлил, однако было ясно, что НТСНП занял прогерманские позиции. И когда Иван спросил, как к этому относится Исполбюро НТСНП в Белграде, председатель Французского отдела, улыбаясь, сказал, что расхождений быть не может и что весной в Париж должен приехать начальник контрразведки НТСНП, его старый лицейский друг.

Катков, сдерживая удивление, про себя решил, что узнает все у него, а может быть, и переубедит. И попросил Поремского встретить Володьку и поселить старого друга на несколько дней у себя. Иван Михайлович Катков был все-таки корреспондент «Возрождения», с ним считаться приходилось, да и к тому же снималась с плеч лишняя забота по устройству.

Катков пришел, как обещал, в восемь вечера и тут же пред­ложил проехаться по Парижу.

— А поужинаем у «Эдуарда VII»...? Прежде честно раз­беремся: приехал сюда помогать немцам? Бороться против жераров или зарождающего русского Сопротивления? Иными словами, по пути ли нам или нет? Мне точно стало известно, что Исполбюро НТСНП, подобно «самостийникам» всех мастей, продается абверу.

— Откровенно говоря, когда Байдалаков предложил мне съездить в Париж, так вопрос не стоял. Я прежде всего подумал о девушке, которую любил. Потянуло, понимаешь? А его на­казу связаться с Гуго Блайхером особого значения не предавал. Меня интересовала деятельность ГПУ во Франции — Кутепов, Миллер, Скоблин, Плевицкая, Эфрон и т.д. Ни к Англии, ни к Франции я не питаю добрых чувств. О коварном Альбионе говорить не приходится. Великобритания всегда помышляла о гибели Российской империи, ну а Франция, верней ее правители, фактически предали Белое движение. Коварно, вместе с чеха­ми, выдали большевикам адмирала Колчака. В девятнадцатом году, когда красные подошли к Одессе, целая эскадра, вместо того чтобы встретить неприятеля огнем пушек, срочно снялась с якоря и уплыла в море, предоставив защищать город и при­стань, где грузились беженцы, мальчикам-кадетам. Дрались они до конца, зная, что спасения нет. Потом, в двадцатом, после разгрома Врангеля, захватили военные корабли и отправили в Бизерту, предательски выбросив армию на пустынный, дикий берег Галлиполи, а казаков—на остров Лемнос. А потом? Един­ственной страной, пришедшей на помощь белой эмиграции, была Сербия, верней СХС, ставшая Югославией. Тем не менее «воевать с жерарами» или с Сопротивлением я не собираюсь, тем более с русскими, душой я с ними, а вот разумом?..

— Понимаю тебя, дорогой друг, понимаю! Полон сомнений был и я. Психология у нас, русских, своя, весьма отличная от Запада.

Не прошло и получаса, как, проехав по безлюдным улицам, мы поднялись по шикарной лестнице, вошли в главный зал «Эдуарда VII» и огляделись: народу было мало. Справа, ближе к оркестру, многие столы совсем свободны—видимо, места для немцев, слева нам помахал и заулыбался плотный круглолицый мужчина с тазами навыкате и чуть приплюснутым, начинав­шим лиловеть носом.

«Любитель красного вина», — подумал я.

Поднявшись, — он был среднего роста, — Рощин хлопнул по плечу Ивана, протянул и крепко, по-мужски, пожал мне руку, с любопытством оглядев с ног до головы.

—Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! Вот вы какой! Слы­хал кое-что о вас. Надеюсь, расскажете, что сейчас творится в Белграде. Я ведь там бывал. Как смотрят сербы на альянс принца Павла с фюрером? Что думают русские эмигранты о скором его вторжении в СССР? Какова позиция ваших новопоколенцев? НТСНП? Верней, Байдалакова? Уважаемого и достопочтимого профессора Георгиевского? Ну, ну! Не сердитесь! Я ведь шучу. Лучше попробуйте вино, которое подают в нашем, правда, уже сейчас не совсем нашем, «Эдуарде», — и, повернувшись к подошедшему официанту, кивнул в сторону трех стоявших на столе фужеров:

— Репете!

Рощин был явно навеселе. Он сыпал остротами, порой из­битыми, но они не звучали у него плоско, а были неизменно к месту. И какой бы темы ни касался, неизменно был «на коне».

Мне нравились суждения этого писателя, бывшего корни­ловца, героя Ледового похода, на первый взгляд лишенные ло­гики; шутки со скрытой в глубине серьезностью; искренность, доходящая до дерзновенности, и вдруг появляющаяся в глазах хитринка. И где-то в подсознании мелькало непонятное чувство общности душ.

— За спиной сидит немец, — шепнул Рощин, взяв меня за руку, — он вас не знает? Только сразу не оглядывайтесь!

Как бы ненароком повернувшись, я узнал Гуго Блайхера.

— Не встречал этого типа в Белграде? — уловив что-то в моих глазах, спросил Иван.

На мгновение я заколебался, но все-таки сработала школа Околовича, который не раз твердил: «Контрразведчик должен обладать скромностью, терпением, сообразительностью, сме­лостью, изобретательностью, воображением, интуицией, рабо­тоспособностью, честностью и бдительностью по отношению к своим товарищам». И я ушел от прямого ответа:

— Встречал в Белграде при немецком посольстве некоего Ганса Гельма, сына извозчика, недоучившегося студента, зем­ляка и любимца Генриха Мюллера, шефа гестапо. Работал в Третьем отделе и курировал хорватскую организацию у статей, совершившую покушение на короля Александра в Марселе... Любопытно сравнить...

И в этот миг точно молния ударила. На меня нашло озаре­ние: душой сердцем я на стороне тех, кто любит Родину больше своего прошлого. Понял, чем живут сидящие возле меня люди, как идут на риск, желая перетянуть меня на свою сторону. И я, уже не задумываясь, сказал:

— Этого типа я знаю. Он был у нас в Белграде. Сейчас, видимо, занимает здесь высокий пост в Третьем отделе абвера. Зовут его Гуго Блайхер...

Рощин заерзал на стуле, потом положил свою руку на мою и, глядя в глаза, спросил:

— Простите за бесцеремонность, раз у нас дело пошло на откровенность. Скажите, с какой целью вы приехали? Белая эмиграция у нас во Франции в своем большинстве считает, что в случае войны с СССР надо помогать Родине. Таково мнение РОВСа, младороссов Казем-Бека, да и многих энтеэсовцев, а вот Байдалаков иного мнения, поэтому...

—Поэтому,—Катков вскинул руку,—случайно узнав о тво­ем приезде, вспомнилась наша лицейская дружба и захотелось вырвать тебя из когтей предавшейся Третьему рейху сволочи.

Пока я раздумывал, что ответить, к нашему столику подо­шел швейцар и, почтительно поклонившись, протянул Рощину записку. Взглянув на нее, он быстро встал и, поглядев на Кат­кова, сказал: