И, глядя немцу в глаза, сказал:

— Конечно, господин... майор! Я сделаю все возможное, чтобы узнать, где прячут архивы Маркса и Энгельса, этих вы­родков и врагов человечества и посланцев самого сатаны! — И подумал: «Первая серьезная проверка!»

— Очень хорошо! Сами понимаете, как это важно. Если вам это удастся, ваша карьера обеспечена. А теперь перейдем к деталям. — И Блайхер уселся в кресле поудобней, кивнул Поремскому на бутылку с коньяком.

Так, потягивая, «по-немецки», из рюмок, мы просидели еще добрый час.

В тот вечер, следуя совету Каткова, добравшись до улицы Шаброль, я неторопливо брел, разглядывая небольшие дома и скромные виллы. Было тепло, закатное солнце висело над крытыми черепицей крышами и окрашивало их пурпуром. Не­большой старенький особнячок под № 5 белел за невысоким палисадником, где, с одной стороны, цвели ярко бело-розовым цветом развесистые яблони, с другой — могучий дуб раскинул ветки, покрытые светло-зеленой листвой, а под ним—плетеная садовая мебель... и тут же из далекого детства перед глазами всплыли такие же плетеные кресла, такой же дуб — наш бандуровский двухвековой, что стоял в парке.

Я дернул за ручку звонка. На балконе появился Жерар, при­ветственно замахал рукой и крикнул:

— Заходите, милости просим! — замок щелкнул, и калитка оказалась отпертой.

«Значит, можно, оставаясь в доме, за что-то дернуть или повернуть рычажок, и засов отодвинется». Я с любопытством его оглядел и зашагал по дорожке к дому. Мне навстречу шел, широко улыбаясь, хозяин.

— Здравствуйте, дорогой господин Вольдемар! Не видели наших хитростей? Парижские лентяи давно уже приспособи­лись не бегать каждый раз отпирать. Хорошо, что вы пришли, вам будет интересно. У меня гостит ваш земляк, недавно приехал из России.

Мы поднялись на веранду и очутились в просторной столовой, стеклянная дверь и окна которой были на уровне цветущих крон яблонь. Солнечные лучи освещали висев­шие на стене натюрморты и старинный буфет. И мне снова пришел на ум огромный дубовый буфет в Бандуровке, где на верхней полке громоздилась всевозможная посуда, на второй — хрусталь, в том числе кубок на высокой ручке с инициалами Павла I с причудливой крышкой, изображаю­щей двуглавого орла. Это был подарок императора одному из моих предков.

И вот однажды за обедом, когда подали жиго, произошел забавный казус. Эстер не выносила телятины и, пожевав, подсовывала под щеки, чтобы потом, нагнувшись якобы за салфеткой, выплюнуть на пол. Эльвина Матвеевна на этот раз заметила раздутые щеки дочери и шепотом приказала доедать. А Эстер... неслыханное дело, за обедом!., нырнула под стол и рыдающим голосом восклицала: «Не хочу! Не могу! Не хочу! Не могу!» Никто из старших не успел еще сказать слова, как со стороны буфета раздался треск и звон посуды. Стоявшая возле него горничная открыла створки и на лету подхватила фарфоровый чайник... Скрепки, удерживающие перегруженную полку, не выдержали с одной стороны, и она осела. Вся тяжесть сдвинувшейся посуды лета на старинный кубок Павла I. Было уже не до сидящей под столом дочери бонны.

А телятины Эстер уж больше не давали...

Такие мысли почему-то блуждали у меня в голове при виде буфета Жерара, где стоял графин с аперитивом и рюмки с одной стороны и бутылки с вином — с другой.

А хозяин тем временем отворил дверь в гостиную и по­звал:

— Месье Поль!

И тут же вошел плотный, выше среднего роста брюнет, круглолицый, с чуть приплюснутым носом и внимательными зеленовато-карими тазами.

«Видимо, из крестьян или казаков. С виду волевой, ре­шительный, добрая улыбка располагает к беседе, крепкое рукопожатие — к доверию. Наверно, разведчик! — заключил я. — Интересно!»

— Павел Иванович, — представился он. — Здравствуйте! Робин мне рассказывал о том, как вы спасали его в поезде. Я ехал в соседнем вагоне. Хотелось познакомиться поближе и поблагодарить за нашего доброго хозяина, — и он положил свою лапищу ему на плечо.

А Жерар, подхватив нас под руки, повел к буфету.

— Эн ту пети пе, месье! Э... вив ла туар![34]

Подняли рюмки, чокнулись, выпили. Жерар налил по вто­рой. И в этот момент в столовую вошла миловидная, молодая сероглазая блондинка, совсем не похожая на француженку, и пригласила к столу. Когда я целовал ей, здороваясь, руку, она, любезно улыбаясь, выразила удовольствие, что я пришел, по­благодарила за Робина и посадила рядом.

У французов коронное блюдо—суп. Его не едят—смакуют молча. Застольная беседа возникает позже, за стаканом вина. Белого, коща подают рыбу, красного — к мясу.

Разговор поначалу зашел о нападении на Югославию. Жерар заметил, что это пощечина Сталину, подписавшему договор о дружбе с правительством Югославии:

—Гром пушек немецких дивизий на югославско-болгарской границе спустя три часа после подписания пакта о дружбе с Советским Союзом и одновременное вторжение итальянских войск, конечно, приведут к молниеносному поражению Сер­бии. Тем более, что Славко Кватерник по радио провозгласил о «Независимом Хорватском государстве» во главе с Анте Павеличем. Одновременно идет и поражение Греции, которой англичане не в состоянии помочь. Надеюсь, все это подействует, как холодный душ, на руководство Москвы... — и он уставился на Павла Ивановича.

— Политика — штука сложная! — ушел тот от ответа.

—Сталин своей поддержкой фактически обеспечил Гитлеру победу над Польшей. А потом он упрямо стоял скрестив руки, когда немцы громили Францию. Теперь-то он понимает, но поздно! — не унимался Жерар.

Павел Иванович не торопился с ответом, и я опередил его:

— Правительство Блюма, Боша, Тореза, Жуо само в зна­чительной мере виновато в поражении Франции. Зачем было, рискуя судьбой страны, взывать к миру о помощи красной Барселоне? На что рассчитывала Франция, имея на средизем­номорских путях красную Испанию? А вслед за ней, конечно, и Португалию с ее азиатскими и африканскими колониями. Англо-французский блок делал все возможное, чтобы бросить Германию на Советский Союз, понимая свое неравенство...

— Почему неравенство? — возмутился Жерар.

— Даже в мирное время вооруженные силы вермахта и Италии превышали намного союзников. Восемьдесят дивизий, девять тысяч самолетов. Во Франции — двадцать восемь ди­визий и весьма ограниченный контингент в Великобритании и четыре тысячи самолетов. И если флот надводный был сильней немецкого, то подводных лодок у них было больше. Навали и чемберлены рассчитывали, что подстрекаемый ими глупый Гитлер-Шикльгрубер увлечется идеей «Драг нах остен» и «по­грязнет» в необъятных просторах России, чтобы потом ударить ему в спину. Германия сидела на полуголодном пайке. «Пушки вместо масла!» Русский хлеб за бесценок, нефть—горючее для армии — конечно, усилили мощь вермахта...