Эллен хотела знать, что он думает об этом случае, обнаружил ли какие-либо зацепки на острове. Гуннарссон покачал головой.

— Не знаю. Там у меня возникло странное ощущение…

Прежде чем расстаться у ворот парка, он потребовал с нее обещание никому не рассказывать об этом деле. Эллен пообещала.

— Пожми мне руку в знак этого, — со всей серьезностью произнес Нильс.

На секунду рука Эллен оказалась в его руке — маленькая, теплая и мягкая, в точности какой он ее запомнил.

— Ни слова никому, — повторил он, — даже Георгу.

— Естественно.

Говоря так, Эллен выглядела чуть обеспокоенно, и он понимал почему. Теперь у них была общая тайна. Может быть, ей это казалось своего рода изменой…

* * *

— Итак, теперь мы точно знаем, что Хоффман сидит за решеткой в Бронсхольмене, — сказал комиссар Нурдфельд, когда на следующий день увидел написанный Нильсом рапорт. — Какое у вас впечатление в целом?

Гуннарссон на секунду задумался.

— Странное место, — наконец произнес он.

— В каком смысле?

Нильс опять подумал.

— Всё вместе. Старые здания. Больничные залы. И единственный пациент.

— Карантинная станция предназначена для больших эпидемий; могу себе представить, что сейчас там малолюдно. За что, собственно, мы должны быть благодарны судьбе.

— Да.

— Кто находится в контакте с Хоффманом?

— Доктор Кронборг и кучка охранников.

— А откуда сами охранники? Из города?

— Нет, они с острова. Большинство живут там всю свою жизнь. Их поименный список в конце рапорта.

Комиссар бросил взгляд на последнюю бумажку.

— Крутые парни?

— Как и большинство охранников. Крупные, сильные.

— Вы говорили с начальником карантина?

— Он не идет в расчет. Семьдесят четыре года; вероятно, склеротик. Похоже, на острове все решает доктор Кронборг.

— А работники? Вы говорили с ними?

— Они не слишком разговорчивы. Возможно, было бы легче, если б я остался с ними наедине, но доктор прилепился ко мне, как банный лист…

— Это его обязанность как ответственного лица. Ни один чужак не должен находиться на станции без присмотра. Это относится даже к полицейским, — подчеркнул Нурдфельд. Еще раз заглянул в рапорт. — Во всяком случае, вы выяснили, что у Эдварда Викторссона нет родни на острове…

— Да, оба родителя умерли, а сестра давно уехала оттуда. Ей, разумеется, нужно сообщить о смерти Эдварда и попросить опознать его.

— Конечно, ee надо найти. — Нурдфельд сделал пометку в записной книжке.

— И еще кое-что: я почти уверен, что романы пишет не Хоффман.

Нурдфельд с интересом посмотрел на него.

— Вот как? И почему же?

— Он выглядит как неандерталец. Я сомневаюсь, что он вообще может писать.

— Показался вам буйным?

— Не во время моего посещения. Скорее, тупым. Сидел, уставившись в одну точку перед собой…

— Накачан наркотиками?

— Вероятно.

— Опиумом?

— Может быть. Или чем-то похожим… Я не знаком с методами лечения доктора Кронборга. Но Хоффман, очевидно, вполне может быть буйным. Раньше он крушил мебель, так что теперь у него в камере нет даже письменного стола.

— Но в рапорте написано, что он получает доску для письма, бумагу и карандаш. Значит, писать он может?

Нильс хмыкнул.

— Я видел рукопись Лео Брандера, когда посещал издательство. Она была написана аккуратно, причем черными чернилами, а не карандашом.

— Может быть, доктор отдает рукопись секретарше переписывать начисто? — предположил Нурдфельд.

— Тогда это была бы машинопись.

— Тут вы, видимо, правы… Не думаете, что доктор пишет книги сам?

— Да, такое возможно, — согласился Нильс. — А материал для своих сюжетов он получает из разговоров с Хоффманом. Вот откуда идут все эти мерзкие детали.

— Но почему он так засекретился? Даже издатель не знает, кто такой Лео Брандер.

— Вы бы поняли, если б почитали его книги. Они отвратительны своими слишком… конкретными деталями.

Нурдфельд удивленно посмотрел на старшего констебля.

— Самое важное достояние врача — это доверие к нему, — продолжил Нильс. — Серьезно, комиссар: вы бы предоставили свое уязвимое тело тому, кто в свободное время занимается весьма реалистичными описаниями насилия и садизма? Вы согласились бы на инъекцию из его рук или позволили бы ему вырезать гнойник из какого-нибудь чувствительного места?

Нурдфельд хмыкнул.

— Если бы правда выплыла наружу, Кронборг перестал бы быть любимым доктором для дамочек из общества, не так ли? А он — жадный тип, желающий сохранить как своих чувствительных пациентов из высших слоев, так и жаждущих крови читателей… Ну ладно. Наша задача не в том, чтобы выяснить, кто скрывается за писательским псевдонимом, — нам надо раскрыть убийство Эдварда Викторссона. Хоффман сидит за решеткой, так что его можно исключить из подозреваемых.

— Но разве это не странно, что оба — и убитый, и Хоффман — имеют отношение к острову Бронсхольмен? — вставил Нильс.

— Ну и что? Многие гётеборжцы родом с островов, и Эдвард в этом не уникален. Он уехал с острова шестнадцатилетним и уже в четырнадцатом году был записан в Аннедальском приходе. А Хоффмана поместили на Бронсхольмен в восемнадцатом, то есть через четыре года.

Нильс на секунду задумался, но не нашелся, что сказать. У него оставалось странное ощущение от острова, которое он не мог передать Нурдфельду, и его высмеяли бы, если б он попробовал сделать это.

Но Эллен его понимала.

Виола Викторссон жила в районе Гётеборга под названием Горда и работала полировщицей на мельхиоровой фабрике. Она была худая и высокая, а в ее вьющихся волосах уже пробивалась седина, хотя ей было чуть за тридцать.

Нильс застал ее на рабочем месте, и они поехали в полицейской машине в морг, где Виола деловито и без эмоций опознала брата. Простыня приоткрывала лишь лицо, так что отвратительный след на шее ей не пришлось увидеть.

— Да, да, это он, — произнесла она. — Автомобильная авария или что?

— Нет, его нашли в реке Севеон, — сказал Нильс.

Она вздохнула.

— Может быть, гоночный катер?.. Меня это не удивило бы. Он носился как ненормальный.

— Мы точно не знаем, что с ним случилось. — Нильс кивнул служителю морга, и тот натянул простыню на лицо покойного. — Спасибо, фрекен Викторссон.