в такие минуты жизни не оставляют в покое и мучат целых две недели. Это просто безбожно! И потом будут удивляться, что я не в духе, что я нарочно не хочу казаться веселым. Господи, как я буду рад, когда все кончится и наконец можно будет вздохнуть спокойно и сказать себе: теперь можно пожить тихо и как хочешь. Но будет это когда-нибудь или нет? Вот это называется веселье брачное! Где же оно, и существует ли оно для нашей братии».

Граф Шереметев так описывал Александра накануне свадьбы: «В роли жениха цесаревич был невозможен. Он показывался на публике по обязанности, у него было отвращение ко всем иллюминациям и фейерверкам, ко всему показному и деланному. Он, не стесняясь, делал все по-своему и вызывал неудовольствие родителей. В публике стали жалеть невесту, лишившуюся изящного и даровитого жениха и вынужденную “без любви” перейти к другому – человеку грубому, неотесанному, плохо говорившему по-французски и в корне враждебному всем преданиям Готского календаря. Таков был господствовавший в придворных кругах отзыв».

Наконец 28 октября в 8 утра с Петропавловской крепости прогремели пять пушечных выстрелов, возвещавших о бракосочетании наследника с датской принцессой. К полудню в Зимний дворец съехались члены Святейшего Синода и придворное духовенство, члены Государственного Совета, сенаторы, статс-дамы, камер-фрейлины, гофмейстерины, придворные чины и весь дипломатический корпус – послы и посланники, генералы и адмиралы. Среди них был и имам Шамиль, который четверть века вел на Кавказе ожесточенную войну с Россией, но теперь мирно жил в Калуге, отпрашиваясь в Мекку; его сын состоял в императорском конвое, что не помешало ему через несколько лет переметнуться к туркам и убивать русских солдат.

Очередные пушечные залпы с бастиона Петропавловской крепости стали сигналом к началу высочайшего выхода в Зимнем дворце. Шествие возглавляли император с императрицей, за ними шли Александр и его невеста. Император и цесаревич – в мундирах лейб-гвардии Казачьего полка, невеста – в русском сарафане из серебряной парчи, с бархатной мантильей, с малой бриллиантовой короной на голове.

За обрядом одевания невесты наблюдала сама государыня при участии статс-дам и фрейлин. Сарафан был тяжелый, но изменить что-либо не допускала традиция дома Романовых. Минни держалась стоически, неся на себе едва ли не пуд. При входе ее с государем в собор, певческая капелла исполнила псалом «Господи, силою Твоею возвеселится Царь». Александр II взял за руки обрученных и подвел к алтарю. Началось венчание. Братья цесаревича Владимир и Алексей держали венец над его головой, а принц Фредерик и принц Лейхтербергский – над головой Марии Федоровны. На обряде присутствовали наследные принцы пяти королевских семей – датский, уэльский, прусский, гессенский и веймарский.

В 5 часов вечера в Николаевском зале Зимнего дворца состоялся парадный обед, и молодые принимали поздравления. С Петропавловской крепости за здравие их императорских величеств был дан 51 выстрел; за здравие новобрачных – 31 выстрел, за здравие всего императорского дома – 31 выстрел, за здравие их величеств датского короля и королевы – 31 выстрел, за здравие духовных и верноподданных – 31 выстрел. Вечером в Георгиевском зале был дан великолепный бал.

Копенгаген тоже салютовал пушками и танцевал под огни фейерверков!

Император устал, выглядел плохо, однако прервать празднество раньше положенного часа не мог. Только в 11 вечера гости разъехались. Жених и невеста отправились в Аничков дворец, подаренный им государем, и там, сняв, наконец, тяжелую одежду, Минни призналась мужу, что не могла дождаться, когда всё кончится.

На первую брачную ночь Александр был обязан надеть пудовый парчовый халат, парчовые туфли, приготовленные ему по традиции дома Романовых. И когда обрядился, то, глянув на себя в зеркало, расхохотался.

XIV

Новобрачные полагали, что теперь их оставят в покое, однако не тут-то было! «Требуют, чтобы каждый день ездили в Зимний здороваться! Теперь надо рассчитывать свое время по часам и соображать, что делают в Зимнем! – злился Александр. – Я думал, ну, слава богу, теперь поживем спокойно, а вышло совершенно наоборот, хуже чем когда-либо; постоянные неудовольствия, бранят, то за то, что опоздали, то за то, что не приехали поздороваться в Зимний. Вот тебе и жизнь! Я понимаю, что видеться со своими родителями необходимо и даже сам этого желаю, но как обязанность это нестерпимо. Решительно не знаю, как быть с этим визитом в Зимний? У меня и у жены занятия начинаются в десять и до половины первого. В час мы завтракаем, потом кто-нибудь всегда приезжает. В два часа мама́ не бывает дома. Мы едем кататься или гулять, надо ловить время, когда мама́ приезжает домой. Обедаем в половине шестого, иногда бывают гости. Ехать после обеда несносно, потому что хочется отдохнуть, быть наконец вдвоем, чтобы поговорить и провести хоть несколько времени одним. Или едем в театр, – опять неудобно и опять помеха. Хорошо, когда мы обедаем в Зимнем, ну тогда и спокойно, но нельзя же каждый день обедать не дома. Кроме того, я каждую неделю езжу три раза утром в Зимний для докладов; кажется, достаточно; нет, изволь отыскать время, являйся каждый день! Не дают покоя! Победоносцев был у меня. Сговорились с ним о занятиях с женой».

«По понедельникам и субботам бываю у цесаревны – она очень проста по натуре. Я читаю и говорю с нею по-русски» (К. П. Победоносцев).

«Встал в половине девятого и пошел к себе. Одевшись, пошел пить кофе, потом курил и дописывал свой журнал. В начале десятого зашел к Минни, вытащил ее из кровати и понес в умывальную, потом поздоровавшись, ушел в свой кабинет. В десять пришел Победоносцев» (Из дневника Александра).

Занятия и государственные поручения забирали у него много времени, но бестолковые визиты еще больше. Когда-то брат Николай мечтал, что если женится и будет свой дом, он перестанет зависеть от Зимнего дворца. Ошибался. Александр теперь даже в любимом оркестре редко играл. Друг его детства, полковник Берс оставил воспоминания, как года за три до женитьбы цесаревич организовал музыкальный кружок и сам играл на трубе. «Цесаревич перед игрой обыкновенно снимал сюртук и заменял его пиджаком. Любительский оркестр подобрался разношерстный, были в нем и принцы Ольденбургские, и прапорщики, и генералы, и “цилиндры”, и даже один американский артист с моноклем в глазу, необычайно виртуозно игравший на корнете. Александр Александрович ко всем относился одинаково уважительно и приветливо, а строгого дирижера слушался беспрекословно. Играли мы популярные мелодии и серьезных композиторов: Бетховена, Глинку, Вагнера. Первое время стеснялись выступать перед публикой, даже в присутствии родственников краснели, бледнели и