Грейс Фармер так или иначе всегда преследовала меня.

В колледже мы обычно обсуждали на занятиях последствия издевательств или же я присутствовала на сеансах, где дети рассказывали своим психотерапевтам о травмах, полученных в результате жестокого обращения со стороны сверстников или членов семей. И мне не давал покоя вопрос о последствиях трех месяцев, проведенных Грейс в нашей школе. Была ли у нее возможность рассказать кому-то о том, что с ней случилось.

Однако чаще всего, когда я думала о Грейс Фармер, я думала не о той Грейс, какой мы ее знали — тихой, безропотной девочке с носом-пуговицей и застенчивой улыбкой, — а о Грейс, какой она была до того, как вошла в нашу жизнь.

К этой Грейс Фармер я возвращалась снова и снова. К Грейс, которую еще не осквернило наше прикосновение. Той, что еще не вышла на сцену в нашей школьной мелодраме, причинившей ей столько страданий.

Нет, эта Грейс Фармер была счастлива. Жизнь все еще была интересна ей. А сколько прекрасных возможностей ждали ее впереди!

Даже сейчас я могу представить себе ее и мать, как они едут на юг от того места, которое они раньше называли домом. Кстати, Грейс нам о нем почти ничего не рассказывала, но, если честно, вероятно, потому, что нам всем было на это наплевать.

Я толком не могу представить себе ее мать, потому что никогда не видела, за исключением одного короткого момента, когда она высадила Грейс в начале того рокового уик-энда в День поминовения. Она водила старый красный хэтчбек. У нее были вьющиеся волосы. Вот и все, что я запомнила.

А вот лицо Грейс в моем сознании гораздо четче и ярче. Бледная кожа. Пронзительные темные глаза. Длинные темные волосы. На носу россыпь бледных веснушек.

Я представляю, как она сидит на пассажирском сиденье, ее окно чуть приоткрыто. Ветер залетает внутрь и бешено треплет ей волосы.

Они направляются на юг, подальше от того места, которое они когда-то называли домом. Красный хэтчбек набит всеми их вещами или, по крайней мере, лишь самым необходимым; вещами, которые помогут им начать новую жизнь.

Всегда ли Лэнтон был их конечным пунктом назначения? Или они просто ехали, пока не заметили что-то, что им понравилось, место, которое они были готовы назвать своим домом?

Так или иначе они оказались в Лэнтоне. Они не поехали дальше, в один из городков южнее. Будь это так, возможно, для Грейс все сложилось бы иначе. Возможно, их жизнь не была бы разрушена.

Я представляю Грейс. Как и любая четырнадцатилетняя девочка, она взволнована, отправляясь в то первое утро в среднюю школу имени Бенджамина Франклина, хотя и немного нервничает: кто знает, как в классе примут новенькую?

Она надевает новые вещи. Не очень красивые, не самые модные, но это нормально, ведь она никогда особо не заботилась о шмотках. Мать уже приготовила завтрак. Грейс быстро глотает его, не желая опаздывать, и все равно они приезжают в школу через пару минут после звонка.

Мать не заходит с ней внутрь. Когда-то она была ровесницей Грейс и знает, как думают подростки. Она ставит машину на стоянку и ждет, когда Грейс наклонится, чтобы быстро обнять ее и поцеловать в щеку, а затем наблюдает, как дочь спешит к школьным дверям, а ее розовый рюкзак «ДженСпорт» свисает с ее плеча.

Я представляю улыбку миссис Харрингтон, секретарши из приемной, как она лучезарно улыбается, когда входит Грейс.

— Привет, дорогая. Вы Грейс Фармер?

Грейс прикусывает губу, внезапно нервничая, и кивает.

— Прекрасно, — говорит миссис Харрингтон. — Сейчас я сообщу вам ваше расписание. Потом кто-нибудь проводит вас в класс. Нет, не кто-нибудь, а… Директор Акерман?

В школьную канцелярию влетает мужчина в костюме, но тотчас же останавливается, улыбается секретарше и лишь потом адресует улыбку Грейс.

— Это наша новая ученица, Грейс Фармер, — сообщает миссис Харрингтон.

Директор Акерман включает весь свой шарм, как он обычно делает в отношении новых учеников. Он уверяет, что взволнован тем, что Грейс пришла учиться в его школу, и что ей здесь наверняка понравится, и что он будет рад проводить Грейс на ее первый урок в ее самый первый день. Еще как рад!

И Грейс следует за директором Акерманом на пару шагов позади, слушая, как он рассказывает ей о различных кружках и внеклассных занятиях, которые есть в школе имени Бена Франклина. К тому времени уроки уже начались, и коридор пуст. Мокасины директора Акермана скрипят по только что натертому линолеуму. Грейс начинает бить легкая дрожь, у нее ощущение, будто бабочки трепещут крыльями в ее животе. Не одна, и не две, и даже не десятки; их там порхают сотни. Пытаясь успокоить нервы, она издает медленный, ровный вдох. Директор Акерман замедляет шаг, из чего она делает вывод, что они почти у цели.

— Вот мы и пришли, — говорит он, указывая на одну из десятка дверей в коридоре. «Класс миссис Гэллоуэй», гласит ламинированная табличка, приклеенная скотчем к стене рядом с дверью. Всего одна дверь из десятка, всего одна классная комната из нескольких. Как бы мне хотелось, чтобы Грейс неким чудом зачислили в другой класс!

В другую школу. Чтобы они с мамой оказались в другом городе. Но все это альтернативные реальности, а в истинной — той, которая скоро станет мрачнее для всех нас, — директор Акерман улыбается Грейс в последний раз, потом стучится и тянется к дверной ручке.

— Готова? — спрашивает он.

Когда мы въезжали в «Хайленд-Эстейтс», по крыше машины уже стучал легкий дождик. Я проехала сквозь жилой комплекс к корпусу E и притормозила у входа.

Кортни уже рылась в сумочке. Сначала я подумала, что она ищет ключи, но потом она вытащила мятую десятидолларовую купюру.

— Надеюсь, этого хватит за бензин. Это все, что у меня есть прямо сейчас.

— Не надо.

Опустив глаза, она протянула мне смятую купюру. После моей вспышки она умолкла и с тех пор не разговаривала, просто поерзала на своем сиденье и уставилась в окно. Я тоже не потрудилась нарушить молчание.

— Возьми, Эмили.

— Оставь себе.

Она уронила деньги на консоль и повернулась, чтобы отстегнуть ремень безопасности.

Я подняла купюру, пару мгновений смотрела на нее и нахмурилась.

— Если это все, что у тебя есть в данный момент, то чем ты собираешься заплатить няне?

Кортни замерла и, прежде чем открыть дверь, посмотрела на свои колени.

— Я заплатила няне перед тем как уехать, — сказала она, не глядя на меня, и поставила ноги на тротуар. Ее голос был одновременно близок и далек. — Еще раз спасибо, что подвезла.

— Погоди.

Я вложила в это слово больше силы, чем хотела. Мой тон шокировал даже меня. Но это сработало. Сидя ко мне спиной, Кортни застыла как статуя.