становились традиционными. Сначала Семен Игоревич, теперь — старший князь рода Мамоновых. Навряд ли дело дойдет до запугивания и проверки моего характера — это будет уже смешно.

Я соскочил с кровати, подошел к зеркалу и придирчиво осмотрелся. Заправил выбившуюся рубашку под ремень, пригладил волосы и кивнул охраннику. Мы вместе вышли в коридор, и направились по нему куда-то в дальнее крыло огромного дома. Сюда я еще не заглядывал. Темно-зеленый ковролин, покрывающий пол из добротных лиственничных плах, разнообразные кашпо с цветами на стенах, детские рисунки в простеньких рамках, заботливо убранные под стекло — все это выглядело забавно, учитывая, какой здесь человек проживал. Мне всегда казалось, что люди с таким характером, как Булгаков или мой настоящий дед, любят простоту и суровость. А здесь все настолько светло, мило.

Охранник остановился, сделал мне знак рукой, и постучал в дверь, изукрашенную разными завитушками, которые были популярны лет сто назад, если не больше. Почти такую же, кстати, я видел в заброшенном доме купца Лифантьева.

— Я привел его, Яков Сидорович, — негромко сказал сопровождающий в глубину комнаты. Через мгновение он отпрянул в сторону и кивнул, дескать — заходи.

Мне представлялось, что старейшина совмещает жилую комнату с кабинетом, и ожидал увидеть большое помещение-офис, но ничего этого здесь не было. Обыкновенная комната со шкафами, занявшими одну из стен; два окна с небрежно задернутыми шторами, между которыми едва сочился солнечный свет; скромных размеров рабочий стол с лежащей на нем стопкой толстых книг; аккуратно застеленная пушистым покрывалом кровать и пара кресел.

Дверь за моей спиной с щелчком закрылась. Я остался наедине со стариком, сидящим в кресле-каталке, что было удивительно. Из обеденного зала он выходил на своих двоих, чувствуя себя вполне уверенно, и никто не поддерживал его под ручку. Крепкий старик, с широким разлетом плеч, на которых едва держалась клетчатая флисовая рубашка. Того гляди лопнет по швам. Суровое, худое чисто выбритое лицо, глаза ледяные, безжизненные.

— Будь добр, раздвинь шторы, — неожиданно попросил старейшина сильным голосом. — В последние годы не люблю яркое солнце, а темнота помогает сосредоточиться и настроиться на Источник.

— Как же вы читаете? — я выполнил просьбу деда, внимательно глядя на то, чтобы прямые солнечные лучи освещали только часть комнаты, а кресло-каталка находилось подальше от них.

— Лампу включаю, — хмыкнул Яков Сидорович, разглядывая мою фигуру на фоне окна. — Гляди-ка, кореец-то тебя натаскал! Сухой, поджарый как гончая. Чувствуется, сила в теле есть.

— Скорее, Булгаковы натаскали, — я посмотрел по сторонам, выискивая стул, на который можно было присесть. — А Куан совсем другое мне дает.

— Булгаковы… — словно выплюнул старейшина. — Да садись ты, не топчись как скромная девица. Вон, в кресло. Только, чтобы я тебя видел. Вот так.

Он на какое-то время замолчал, продолжая пожирать меня глазами, отчего стало слегка неуютно.

— Я не стану просить у тебя прощения, — твердо сказал дед. — Мое решение насчет тебя было осознанным. Ребенок, потерявший искру, становится обузой для Рода. Какой смысл вкладывать в него силы и ресурсы, если он не сможет защитить не только себя, но и свою семью? Но не думай, что я настолько жесток. Сострадание приходится загонять глубоко в душу и топтать его безжалостно, если оно начинает поднимать голову.

— А как же любовь матери к ребенку? — мой голос слегка осип. Лишь бы на фальцет не слетел. Старик от смеха помрет.

— Любовь… — фыркнул мой дед. — Порой чувства только мешают лепить из сырой человеческой глины настоящего бойца. Только крепкая рука и никакой жалости. Дашь слабину в воспитании — вырастет какая-нибудь рохля, и в нужный момент станет слабым местом, куда враг станет бить со всей жестокостью. Нет, внук, любовь в нашем деле стоит на последнем месте.

«Оно и видно, как теперь отец относится к тебе, да и внуки особо не жалуют; никто из них за все время, пока я здесь, не подошел чтобы обнять тебя», — хотелось сказать мне, но вовремя прикусил язык.

— Все было настолько плохо со мной? — я сложил руки на коленях. Обиделся ли я на слова деда? Нет. Какой смысл кидать камни вслед собаке, укусившей тебя и убежавшей за угол? Надо осмыслить, почему она решила цапнуть. Что подвигло ее на это? Бешенство или некий умысел? Вот старик и дал ответ. Не хотел иметь бездарного внука. Честно и откровенно. — Вы с кем-то воевали? Финансовый крах постиг клан Мамоновых?

— Не дерзи, — громыхнул старик. — Мы всегда воюем. У нас есть враги с юга — Собакины. С запада поджимают Строгановы и Морозовы. И эта война не обязательно идет с пролитием крови. Экономика, финансы, людские и природные ресурсы — вот что заставляет нас грызться друг с другом. А смерть двух-трех представителей враждующих кланов лишь плодит кровников. И в такой ситуации я не мог позволить, чтобы в Роде появился слабосилок.

— Можно было сделать из меня бойца, шпиона, управляющего, — я пожал плечами. — Дать достойное образование, приставить к делу. Да просто золото мыть отправить — уже польза. Не вам позволено распоряжаться жизнью ребенка, в чьих венах течет кровь Мамоновых. Бездарно сливая людские ресурсы, вы поневоле ослабляли себя.

Мощная волна гнева достигла меня в виде рассыпавшихся хрустальных осколков магической атаки.

— Смотрю, жизнь вдали от отцовского ремня тебя распустила, внучек, — поняв, что со мной ничего не произошло, старик мгновенно успокоился. Не проверял ли таким образом мои способности? Скорее всего, так и было. — Мыслишь предерзостно. Ну, да ладно. Нет у меня никакого желания учить тебя жизни, она сама научит. А вот то, что ты сумел вынырнуть из небытия и привлечь к себе сильные московские Роды — вызывает уважение.

Я пригляделся к деду. Вроде не смеется. Глаза такие же ледяные, ни капли эмоций в них не видно.

— Есть в тебе кровь Добра Мамонова, — Яков Сидорович что-то нажал на подлокотнике кресла, и оно с жужжанием подъехало к столу. Старик даже не обратил внимания на солнце, ярко освещающее эту половину комнаты. — По преданиям, говорят, он был мягким человеком. Да только мягкость сия оказалась тверже железа. Если ты пошел в него — за Мамоновых я спокоен. Источник тебя принял, я почувствовал его эманации, всплеск энергии, когда ты был у Алтаря. Только одного понять не могу. Почему так ярко выражена Стихия Воды? Откуда она взялась?

Я пожал плечами. Не хочу преждевременно говорить деду о двуединстве Источников, лежащих на огромном расстоянии друг от друга. Камень выбрал меня как посредника, чистого от любых проявлений Стихий. Моя антимагия не испугала Источник, четко распознавшего кровь Мамоновых, а наоборот, «обрадовала». Каким-то образом ему