и поставили у его ног две корзины яблок. Поклонившись, они бесшумно исчезли, а Федот с каким-то ужасом смотрел на эти корзины. Там, где-то среди яблок, превращающих человека в осла и отнимающих зрение и речь, делающих человека глупым и мудрым, страстным и бесчувственным, затаилось яблочко, которое заберёт у Федота корону.

Но Федот уже принял решение.

Он запряг своего заскучавшего коня, навьючил на него, укутанные в рогожку корзины и стал прощаться с Султаншей.

— Прости, если что не так, дорогая Медина и спасибо за помощь! Для меня эти фрукты очень нужны, я должен был найти яблоко молодости! Должен!

Султанша всмотрелась в лицо Федота. И тут Федот увидел, что внешность юной правительницы — была всего лишь оболочкой. На него смотрели очень мудрые, вобравшие в себя огромный опыт поколений, глаза.

И сказала Медина:

— Запомни, друг мой безутешный, одну истину: ты — никому и ничего не должен, тебе — никто и ничего не должен! Иди с Богом!

К Федоту присоединились его верные слуги, заботливо одаренные Султаншей расшитыми восточными халатами и корзинами изюма. Довольные и загорелые они вальяжно восседали на своих лошадках, не видя в Федоте господина. А Федот и не настаивал, ему было не до них. Он снова и снова взвешивал варианты, перебирал причины и условия, время от времени поднимая глаза к небу и восклицая: «О, Боже, вразуми!».

Однажды Федот даже подумал, что было бы прекрасно, если на него в дороге снова напали разбойники! Чтобы они отобрали у него эти злосчастные яблоки, и ему бы не пришлось врать и выкручиваться.

Но дорога домой была на удивление необременительной. Уже через неделю Федот подъезжал к воротам своего дворца.

Порфирий, первым завидя царевича, предусмотрительно собрал крепостных. Но Федот, устало позёвывая, заметил, что для дегустации фруктов подойдёт и домашняя скотина.

Доверив ему корзины с яблоками, Федот пошёл на поклон к батюшке.

— Здравствуй, сын мой, Федотушка! — радостно приветствовал его Пантелеймон, — присаживайся, сказывай — что так задержало тебя в дороге? Я уж начал волноваться за тебя!

«Не за меня, а за яблочко!» — мысленно поправил Федот.

— Здравствуй, батюшка! Со мной всё хорошо! А долго я отсутствовал, потому что трудна была сия миссия, много трудностей было на пути, и я их самоотверженно преодолевал!

— Ты мой герой!

Пантелеймон встал с трона, подошёл к сыну обнял его и троекратно поцеловал.

— Это мой долг, батюшка! — покраснев, ответил Федот.

Пантелеймон водрузил свои телеса обратно на трон, повертел на перстах кольца и прямо спросил:

— Благополучным ли стал этот вояж, сын мой, сказывай, не томи!

— Это мы узнаем совсем скоро, Ваше величество, — склонил голову Федот, — но, перед тем как сюда внесут заветный плод, скажи мне, батюшка — всё ли ты обдумал, избрав сей выбор?

— Ты о чём? — нахмурился Пантелеймон, — правитель не меняет своих решений! Слово царя не подлежит обсуждению!

— Ваше величество, я нисколько не сомневаюсь в вашей мудрости, — смутился Федот, — но есть один вопрос, который мучит меня!

Пантелеймон склонил голову:

— Говори!

— Мне никогда не стать царём!

Пантелеймон долго молчал. Нервно теребил перстни и исподлобья смотрел на Федота. Потом погладил бороду и молвил:

— Мне странно слышать от тебя, сын, такие речи. Значит ли это, что ты пребываешь в долгих мучениях по поводу того, что ты продлеваешь жизнь своему отцу?! Что, добывая для него волшебное снадобье, ты сожалеешь об этом, думая о короне? Разве не забота обо мне и любовь двигали тобою в поисках молодильного яблока?

— Именно так, батюшка! — воскликнул Федот.

— Так что же тебя тревожат мысли о короне, но не о счастии моём, отрок?!

Федот пристыженно молчал.

Вошёл Порфирий. В руках он держал серебряное блюдо, на котором, укрытое ажурной салфеткой лежало надрезанное яблоко.

Глаза Пантелеймона загорелись. Он вскочил с трона с такой ловкостью, словно уже это яблоко возымело свою волшебную силу.

— О, да! — прошептал он с лёгкой дрожью в голосе, медленно протягивая руки к блюду, — а теперь оставьте меня одного!

* * *

Весть о возможном чудодейственном преображении Его величества уже не была неожиданной.

Последствия предыдущей дегустации отразились на многих придворных и неугодных Его величеству слугах. Все уже знали, что царевич прибыл с новой партией дьявольских яблочек, и прятались — кто куда только мог. Но Бог миловал: фрукты отнесли на царские конюшни.

Когда Порфирий шёл с блюдом в тронный зал, челядь с ужасом обсуждала возможный исход. У закрытых дверей стал собираться народ.

Федот медленно прохаживался взад-вперёд и нервно чесался. Порфирий же невозмутимо и бесстрастно смотрел в пространство, будто перед этим вкусил яблочко вселенского спокойствия.

Царя не было долго.

В Федота стало проникать чувство беспокойства, вперемешку с надеждой: «У него ничего не выходит!».

Но двери тронного зала распахнулись, и перед собравшимися появился …Федот! Сходство было столь велико, что все невольно перевели взгляд на настоящего Федота, который стоял, открыв рот в нелепой гримасе. Царь, казалось, даже был лучшим вариантом Федота, потому что царевич, утомлённый дальней дорогой и переживаниями сильно изменился не в лучшую сторону. А Пантелеймон был румяным, улыбающимся и светящимся каким-то приливом счастья. Он стоял, подбоченясь и широко расставив ноги, выставляя себя на всеобщее обозрение и весь вид его как бы говорил: «Ну, каков я?!»

— Хорош! — сияя воскликнул Порфирий, — потом спохватился и закричал: — батюшка наш, Ваше величество, Вы ли это?!

Он бросился в ноги Пантелеймону и стал искренно и радостно лобызать его сапоги.

А Федот стоял, не в силах шелохнуться, чувствуя себя никчемышем — ущербным, несуразным и каким-то чужим.

— Подойди же, сын мой, я снова хочу обнять тебя! — проговорил Пантелеймон.

Федот на непослушных ногах подошёл к своему подобию. Царь яростно сжал Федота в своих объятиях и шепнул ему на ухо:

— Спасибо, Федотушка! Я так счастлив, благодаря тебе!

Федот ничего не ответил.

А когда вся придворная челядь ринулась к монарху и стала поздравлять его, без лицемерия восхищяясь его новым образом, Федот тихонечко удалился в свою комнату, упал лицом в подушку и дал волю слезам.

Глава тринадцатая

Зорко одно лишь сердце.

Сент Экзюпери

— Куда едем, Ваше величество? — спросил Иван, когда Банифаций вышел к своей прогулочной карете.

— Не твоего ума дело! — сердито буркнул Царь.

Иван звонко рассмеялся, легонько дёрнул поводья и покатил карету за ворота дворца. Сначала он просто ехал по улицам города, доверяясь царской лошади, потом повернул на главную площадь и сделал там пару кругов. Народ, завидев царскую карету, снимал шляпы, махал