тем вошли в город, закружили по раскатам, спускаясь ко дворцу. Черное знамя и белая накидка темника с золотым изображением лука и стрелы на спине замелькали среди домов.

Располневший, улыбающийся Самрад выехал навстречу воинам.

— Слава отважному повелителю сельджуков! — крикнул он, приветственно поднимая вверх руку, словно находился перед самим султаном, а не одним из его темников.

Ербосын осадил коня точно посередине площади.

— Я приветствую тебя, отважный предводитель сельджуков! — Самрад приложил теперь руку к сердцу и слегка поклонился. В глазах его мелькнуло беспокойство.

— Вождь адаев Самрад! — голос темника был хриплый и далеко не торжественный. — Велик султан Санджар, но и он бессилен повелевать народами, привыкшими к попущениям. Султан ждал твоих джигитов.

— В дни, когда не только целые земли, но даже селения не повинуются султану, разве Мангыстау не может распоряжаться своей судьбой сам?

Ербосын оглядел свиту.

— Это решение вождей всех племен?

— Только поэтому твое войско ждет тебя здесь! — Самрад торопливо повел рукой на воинов, четко выстроившихся по краям площади.

— Слава батыру Вечного оплота! — крикнул кто-то в свите.

— Слава! — отозвалась площадь. — Слава!..

Воины успокоились не сразу.

Едва затихло приветствие воинов, как над площадью взлетел грудной, печальный крик. Стройно и согласно поддержали его другие голоса, и поплыл над землей и морем долгий, надрывный жоктау степнячек, оплакивающих не вернувшихся с далеких войн мужей и сыновей. Недвижно застыли оставшиеся в живых воины, с благоговением скрестил на животе пухлые руки Сам-рад, помрачнел Ербосын…

Вечным оплотом называли кочевники свой полуостров. Имя Мангыстау оставалось за ним, какие бы ураганы ни проносились над миром. Не менялось тысячелетиями и название моря. Каспием величали его племена, и не было им дела до того, что на иных наречиях оно звучит Гирканским или Хвалынским. Постоянство было в крови жителей этого края.

Грозные кочевники населяли полуостров, но грозными они были для остального мира, а между собой племена адай, клыч, канглы и карлук соперничали давно и привычно. И больше всего доставалось оседлым карлукам, некогда пришедшим с востока и расселившимся по саям и ущельям Каратау. Карлуки разводили сады и пахали землю, и кочевники презирали их, хотя охотно покупали у них абрикосы и яблоки, просо и пшеницу, железо и краски. Не такой уж добротный был у них товар, как тот, что обычно завозили в страну хазарские и хорезмийские купцы, зато дешевый. А в иные годы, когда степняки объединялись и шли по полуострову войной, богатство карлуков доставалось вовсе за бесценок. В одну из таких войн отняли у них прибрежный курган[16] адаи во главе с вождем Самрадом и назвали его попросту — Сарытас — Желтокаменный город.

В набегах и сечах мужали юноши, приобретали искусность рубак и лучников и уходили далеко. Одни шли под главенство сельджукского султана, другие спешили на север, под знамена хазарского кагана, третьи находили своих соплеменников мамлюков в знойной стране Мысыр[17]. Всем были нужны воины, не способные предать, и поэтому Мангыстау никому и никогда не платил дани. Неспокойно жили люди. Кто-то стремился покорить весь мир: ему нужны были воины, и потому он не покушался на колодец, откуда черпал для себя живительную влагу; кто-то пытался защитить свой трон и стремился окружить себя не советниками, а степными батырами; кто-то просто боялся уже и мести своих телохранителей-тюрок и заменял их теми, кто не знал города… Только матери, теряющие каждый год своих детей, знали истинную цену свободы. На гибели лучших джигитов в чужих землях держался Вечный оплот. Может быть, поэтому стали кочевники преклоняться перед женщинами своей страны?.. Художники вырубали на скалах и стенах мечетей изображение цветка лотоса и называли его символом жизни. Поэты видели в этом цветке воплощение чистоты и слагали стихи. Муллы плевались, находя в рисунке сходство с плотью. Цветы эти для всех служили беспокойным напоминанием. Так было из века в век…

Стих плач женщин, и установилась тишина. Все смотрели теперь на Ербосына, который был заметно взволнован, и на стоящих позади него многоопытных рубак. Темник о чем-то думал.

— А где бесстрашные джигиты племени клыч? — спросил наконец Ербосын, оглядываясь вокруг.

— В степи! — ответил один из приближенных Самрада, воин в блестящих доспехах, сидевший на вороном скакуне.

— Где искуснейшие воины — карлуки?

— В горах! — послышался из свиты другой голос, радостный и уверенный.

— Где реет знамя беспокойных канглы?

— Над великим чинком Устюрта! — подал голос всадник на рыжем скакуне адаевской породы, стоявший с краю свиты.

И тогда Ербосын снял шлем и поклонился:

— Нужен ли здесь бывший темник сельджукского войска?

Восторженные крики сотрясли воздух. Тучи белокрылых чаек испуганно заметались над огромным, нежащимся в лучах солнца синим морем. Захрапели, заходили кони под седоками, закачались копья, сталкиваясь в воздухе, зазвенели доспехи. Ряды смешались, и потребовалось немало времени, прежде чем жузбаши — сотники навели подобие порядка.

Сперва вождь, за ним воитель сошли со скакунов. Направились друг к другу, обнялись, по обычаю два раза соприкоснувшись плечами. Когда они зашагали к свите, семь могучих воинов, оставив коней товарищам, которые тут же занялись проводкой, последовали за своим предводителем.

Свита спешилась уже давно, людей намного прибавилось, и Ербосын поздоровался за руку лишь с вождями родов и батырами.

Семь телохранителей отсекли людей от Самрада и Ербосына, когда они пошли к дворцу. Так бывало везде и всегда. Семь преданных воинов сопровождали знаменитого темника даже во дворцах сельджукидов в Исфахани и Мерве, и об этом знали на его родине. Самые мельчайшие подробности жизни прославленного военачальника становились известными в Мангыстау, где бы он ни сражался и ни жил. Так уж заведено на земле.

Свита не взроптала, приняла поведение Ербосына как должное. И только старики, убеленные сединами и изборожденные шрамами давних боев, неодобрительно покачали головами. Им казалось, что уж на родине, где Ербосына боготворят все, ему нечего опасаться коварного удара в спину.

Три дня не расходились вожди племен и родов, держали совет — как поступить, если султан Санджар выступит на них походом. Все знали, что он неспокойно перенесет весть об отъезде Ербосына. Да и среди придворных султана было немало людей, давно уже ненавидевших военачальника, и теперь им представлялся случай переложить всю вину за недавнее поражение войска на плечи оставившего их темника. Трудно было предугадать, что предпримет султан.

Но опасность пришла с другой стороны, откуда ее ждали меньше всего. Гонцы принесли ошеломляющую весть, что во владения канглы вступили хорезмийцы и продвигаются по направлению к морю.

Так и не удалось Ербосыну повидать брата. Шакпак последние десять лет жил в