– Он что, ходил со стальными мечами?!

Отец вздохнул:

– Какое-то время. Утверждал, что два меча – знак статуса самурая, что без них мы все простолюдины, кем бы себя ни мнили. Плети? Чепуха! Мы что, погонщики быков? Палки? Палками гоняют бродячих собак! Особым распоряжением князя ему запретили ходить с острой сталью. Князь благоволил к его безумию, считал твоего прадеда воплощением духа предков, живой традицией. Видел в его безумии некое благородство. Разумеется, князь не поощрял его к схваткам на древний манер. Но там, где иной правитель велел бы безумцу покончить с собой, наш князь выказывал бешеному Камбуну свое расположение. Он даже публично хвалил его стихи! И все молчали, не желая гневить правителя…

– Молчали, – подтвердил настоятель.

Кажется, это задевало его больше всех мечей, вместе взятых.

– Умоляю простить меня, но я в недоумении. Не хотите ли вы, уважаемый отец, сказать, что мой двоюродный прадед…

– Нет. Я не хочу сказать, что твой двоюродный прадед бродит по городу и рубит безликих, подписываясь стихами. Он был безумцем, но я-то в своем уме! Твой прадед давно умер, Иссэн-сан подтвердит.

Настоятель кивнул. Сегодня святой Иссэн кивал чаще фарфорового болванчика. Наверное, как и болванчик, предсказывал землетрясение.

Я взял пирожок с начинкой из тертых каштанов, сунул в рот. Это был последний пирожок в коробке. Сам того не заметив, я сжевал все без остатка. Вот ведь стыд! Оставался подслащенный ёкан[16], тоже ничего. Отец с настоятелем все равно не едят, только чай пьют.

Прадед, значит, умер. Стихи, начертанные рядом с убитым каонай, принадлежат прадеду. Кто их мог начертать? Кто угодно, кто знал эти стихи, включая отца и преподобного Иссэна. Разумеется, это не они, это я так, для общего понимания.

«Я слышал от своего деда, – сказал мне господин Сэки, – что прежде, до того, как будда Амида осчастливил нас своим даром, самурай мог без причины зарубить крестьянина или бродягу. Просто так, чтобы опробовать на нем свой новый меч. Цудзигири, «смерть на перекрестке». Отец моего деда практиковал цудзигири, о чем не единожды рассказывал сыну. В нашей семье эта история передается из поколения в поколение…»

Отец деда. Из поколения в поколение.

– У моего двоюродного прадеда были сыновья? Внуки?

Кивнули оба: отец и настоятель.

– Камбун, сын Камбуна. Я знала его…

Отец прикрыл глаза, словно задремал. Он не замечал, что говорит о себе, как о женщине. Похоже, задремал только отец, бабушка же бодрствовала.

– Твой родной прадед, Рэйден, запретил своему обезумевшему брату появляться в школе, где велись занятия. Позже он отказал ему от дома…

Мой родной прадед Ивамото Йошинори. Основатель школы воинских искусств «Дзюнанна Йосеи». Той самой школы, которую он, не имея возможности оставить ее дочери, оставил своему лучшему ученику Ясухиро Сейичи, отцу Ясухиро Кэзуо, моего сенсея.

Мой родной прадед. Отказал брату от дома.

Можно не спрашивать, почему.

Он явился в дом моего прадеда вечером, когда ученики покинули додзё: Камбун, сын Камбуна из клана Ивамото. У них в семье всем мальчикам давали имя Камбун. Люди судачили о причинах, но так, чтобы не дошло до вспыльчивого предмета сплетен. Он явился и его пустили: хозяин додзё отказал от дома своему брату, но ничего не говорил о племяннике.

В зале оставалась бабушка Мизуки, которую никто еще не называл бабушкой. Ее и матерью никто не называл, и женой. Все это было впереди, а сейчас она заканчивала мыть пол, когда молодой Камбун встал на пороге, долго смотрел на девушку в мужских хакама[17], подоткнутых до колен, а потом попросил двоюродную сестру о наставлениях.

Что это значило? Вызов на учебный поединок.

Мизуки согласилась без колебаний. Во-первых, от брата она не ждала ничего злого. Юность полна доверия, иначе какая это юность? Во-вторых, те дни наполняли Мизуки гордостью, близкой к гордыне, и надеждой, близкой к высокомерию. Сложись все иначе, и «Повесть о женщине-воине и преданном ученике» могла бы начаться гораздо раньше, уже не с Сидзука Йоко в главной роли, а с Ивамото Мизуки, втайне мечтающей о том, как отец завещает ей семейное додзё. Пройдут годы, многое изменится, бабушка Мизуки – теперь бабушка, мать и жена! – сляжет больная, беспомощная, увидит, как сын ухаживает за ней день за днем, в ущерб супружескому долгу, и решит, что будда милостив к ней больше, чем она того заслуживает. Но это случится потом, а сейчас они встали друг напротив друга с деревянными мечами: Мизуки и Камбун-младший.

Три схватки. Четыре.

Пять.

Возможно, пол действительно был влажный после уборки. Возможно, Мизуки поскользнулась. Как бы то ни было, удар сломал ей ключицу. «Он дрался как бешеный, – вспомнит позже Мизуки, рассказывая отцу о поединке. – Целил в голову. Нет, я не думала, что он хочет меня убить. Кто пойдет на такую глупость? Зачем? Чтобы я стала мужчиной? Чтобы он сошел в ад?! Просто Камбун не задумывался о последствиях.»

Дрался, как учат у них в семье, спросит отец. Думать о смерти – позор для самурая? Идти по пути воина без колебаний? Откуда взяться аду, если ты бился со всей отвагой?!

«Да, пожалуй. Теперь я понимаю это.»

Только теперь?

«Тогда я не сомневалась, что в случае чего он смягчит или остановит удар. Что? Да, мы были без защитных шлемов.»

Через три месяца Ивамото Йошинори выдаст дочь замуж. Своим наследником в качестве сенсея он объявит ученика Сейичи из рода Ясухиро. Но не будем забегать вперед, потому что Камбун-младший вновь явился в дом дяди – спустя три дня, когда воспоминания о поединке были еще свежи, а ключица Мизуки еще не срослась.

Он потребовал, чтобы наследником в качестве сенсея объявили его. Если вам недостаточно поражения дочери, сказал он дяде, я готов просить о наставлениях любого вашего ученика, а затем – вас, уважаемый дядюшка.

Сенсей Йошинори кивнул. Он словно не заметил той вызывающей грубости, с какой говорил Камбун. Ученики, сказал он, это слишком долго. Семейные дела решаются в кругу семьи. Начнем с меня, мной же и закончим.

Докажи, что ты достоин моего наследства.

Камбун взял деревянный меч, прадед – малую плеть. Камбун предложил дяде взять вторую плеть, но тот отказался. Бабушка Мизуки видела это, отец настоял, чтобы она присутствовала в додзё во время схватки. Много лет спустя, рассказывая внуку, которого она звала сыном, о наставлениях, какие Ивамото Йошинори дал своему племяннику, она признается: «Никогда в жизни мне не было так страшно.»