эпохи Советов и свою приверженность новому демократическому будущему новой эры – после холодной войны. Одной из явных целей Валентины при создании женской группы, ориентированной на феминизм, был вызов советской ограниченности и подозрительности по отношению к Западу, наследию десятилетий антизападной и антикапиталистической идеологии. Как она сказала на нашей презентации в Корнельском университете:

С самого начала мы были вовлечены в отношения с нашими западными друзьями. Это было формой сопротивления националистическим и милитаристским настроениям, которые мне так не нравятся. Проекты нашей группы должны были попытаться разрушить предубеждения или стереотипы, связанные с западными людьми и идеями.

Для других участниц группы мое западное происхождение вначале было интригующим маркером инаковости. Потом оно стало элементом игры. Когда наш исследовательский проект стал набирать обороты и превращаться в политэкономическую игру в получение грантов и финансирования, значение моего статуса западного аутсайдера снова изменилось. Он стал полезным, и Валентина, и другие участницы без зазрения совести принялись им пользоваться. Валентина прекрасно понимала ценность того, что я иностранка, и использовала это в своих стратегических целях, о чем я расскажу в следующих главах. Когда начался наш совместный проект, она отправила меня обивать пороги кабинетов, встречаться с местными влиятельными лицами (главой муниципальной социальной службы, представителем Президента по области, мэром города) и лоббировать поддержку нашего проекта кризисного центра. Когда во время презентации в Корнеле мы подняли вопрос о моей роли в проекте, она произвела настоящий фурор, назвав это «постсоветской эксплуатацией западных интеллектуальных ресурсов»! Чтобы раскрыть ее утверждение и понять, как развивался этот проект эксплуатации дружеских отношений, мне нужно продолжить рассказ.

Глава 2

Сомнения в демократизации: гражданское общество, международная помощь и загадка третьего сектора

1997 год был для России особенным. Оставался год до разрушительного кризиса августа 1998-го, когда произошел массовый отток иностранных инвесторов. А пока страна переживала короткий экономический бум. С начала 1990-х годов иностранный капитал хлынул в Россию, ставшую новым рубежом капиталистической экспансии. По большей части дальше Москвы дело не шло. В течение 1997 года многие мои российские знакомые говорили, что 80 % богатств России сосредоточено в Москве. Часть этих новоявленных богатств приходила из провинции – это было время, когда зарождающиеся российские олигархи и иностранные инвесторы участвовали в переделе собственности и приватизации [Wedel 1998]. Москва перестала быть похожей на серый унылый мавзолей начала 90-х, к которому я привыкла и даже полюбила. Ее объявили третьим по дороговизне городом в мире, главные улицы заполонили роскошные магазины, кафе и бары, а также недавно построенные сверкающие торговые центры. Большинство горожан воспринимало эти заведения как музеи, и я тоже не могла позволить себе часто ходить туда за покупками. Сети фастфуда, например «Сбарро» и «Баскин Роббинс», обосновались на перекрестках улиц рядом с более раскрученными конкурентами – «Макдоналдсом» и «Пиццей Хат». Просторные улицы, еще недавно полупустые, где ездили разве что автобусы, трамваи да несколько жигулей, теперь были забиты дорогими новенькими автомобилями свежеиспеченной элиты. В это время значительно увеличилось сообщество экспатриантов, произошла его диверсификация. Новая капиталистическая Россия предоставила молодым западным профессионалам прекрасную возможность сделать карьеру (и иногда успешную) журналистов, венчурных капиталистов, консультантов и гуманитарных работников. В ответ на это многие провинциалы стали называть Москву «Западом».

Подобные изменения в провинции протекали медленнее, но к 1997 году они тоже стали заметны. В Твери появились новые признаки того, что мои московские друзья называли «цивилизацией»: обувной магазин «Экко», магазин косметики «Ив Сен-Лоран», огромное количество печенья и конфет из Германии в продовольственных магазинах, замороженных морепродуктов, омаров и креветок, элитных сортов чая и кофе, а также чипсов, закусок и конфет из США. К слову, иногда приходилось постараться, чтобы найти продукты отечественного производства, и это многих приводило в ужас[51]. Были бары и клубы, казино, стриптиз-клуб – все это говорило о существовании богатых диаспор. Наблюдая за притоком международного капитала и его неравномерным распределением в городе, многие горожане проводили странные и сбивающие с толку параллели. Однажды, уже ближе к концу моего исследования, был прекрасный летний день, и меня пригласили на пешеходную экскурсию по городу. Звала подруга, к которой из Москвы приехала двоюродная сестра. Алла, преподаватель музыки в местной музыкальной академии, повела нас по своим любимым местам. Мы погуляли по главной пешеходной улице, спустились к Волге, прошли через городской парк. Мы купили мороженое и съели его, катаясь на карусели. Целый час мы провели на теплоходе, идущем по Волге, закатывая глаза от громкой поп-музыки, звучащей из динамиков. Затем Ирина, двоюродная сестра Аллы, повела нас к своей любимой улице. Название улицы, унаследованное из большевистской эпохи, было воплощением новой ироничной и противоречивой реальности города. На улице Равенства роскошные дворцы так называемых новых русских с их высокими железными воротами и заборами, тонированными стеклами и огромными гаражами дерзко возвышались над соседними обветшалыми деревянными избушками. Мы смеялись и фотографировались, взявшись за руки, под табличкой с названием улицы. Однако мой любимый символ новой эпохи капитализма в России был не здесь. Неподалеку, на дороге в ямах и колдобинах, ведущей от железнодорожного вокзала к центру города, возвышалась огромная и внушительная конструкция из стали и тонированного стекла: это был заброшенный каркас «ТверьУниверсалБанка». Банк потерпел крах в начале 90-х, пропали сбережения тысяч местных жителей, в том числе и моей подруги Октябрины.

В 1997 году Тверь, как и вся остальная провинция, была, по насмешливому заявлению моих подруг, «городом контрастов». В советских учебниках этот штамп использовался для описания Лондона, Нью-Йорка и других имперских городов и намекал на противоречия капитализма. Несмотря на свое «привилегированное» расположение вблизи от Москвы, средства из Твери были выкачаны, и начинали ощущаться негативные последствия реструктуризации экономики, ориентированной на свободный рынок. Прислушиваясь к советам МВФ, новые демократические правительства России разрушали социальные гарантии советской эпохи – всеобщее бесплатное здравоохранение, отсутствие безработицы, государственные детские учреждения – и не смогли заменить их новыми структурами. Социалистический общественный договор с государством был расторгнут[52] без какой-либо внятной постановки вопроса, целенаправленного обсуждения или согласования. Россияне изо всех сил пытались справиться с новыми постсоциалистическими явлениями: безработицей, задержками заработной платы и гиперинфляцией в условиях отсутствия реальной системы социальной защиты.

В «Женском свете» остро обсуждался вопрос социальных гарантий: кто должен нести ответственность за обеспечение благосостояния граждан, за заботу о стариках, детях и инвалидах в ситуации краха государственной поддержки? Должны ли в это вмешиваться общественные группы? Или это роль государства? Решение здесь предложили международные агентства по развитию. В соответствии с неолиберальным ви́дением, господствовавшим в конце холодной войны, их экспертные рекомендации для России заключались в том, чтобы урезать роль государства и возложить ответственность на отдельных лиц или частные структуры. Работая совместно с международными кредитными организациями, такие агентства, как Фонд Форда, Фонд Макартура и Агентство США по международному развитию (USAID), предлагали реструктуризацию с повышением роли негосударственных субъектов. Согласно их рецептам, группы граждан и ассоциации гражданского общества (или НПО, если использовать термин из сферы устойчивого развития) должны играть все более активную роль и брать на себя обязанности разваливающегося государственного сектора. В середине 1990-х годов международные спонсорские организации стали завозить эти модели в провинцию, уезжая из Москвы и Петербурга, где они базировались до этого. Представители Британского благотворительного фонда помощи, Фонда «Евразия», Института «Открытое общество» посетили Тверь и другие провинциальные города, стремясь сотрудничать с общественными группами в рамках