учесть и поощрить [Sampson 1996][66]. Ее субъектами являются скорее люди, стремящиеся к развитию своей карьеры, а не политики, занятые критикой и дебатами[67]. Несмотря на народный, простоватый стиль большей части рекламной литературы и разговоров о расширении прав и возможностей, благотворительности и волонтерстве, реально существующий третий сектор представляет собой профессиональную сферу НПО, недоступную для большинства местных групп. Во-вторых, он выполняет очень специфическую работу. Диссиденты использовали концепцию гражданского общества, чтобы выразить свое оппозиционное отношение к социалистическому государству. Антигосударственная направленность тогда являлась главной.

Теперь, когда партия была проиграна (как не заметить игру слов!), а капитализм якобы восторжествовал, гражданское общество оказалось в связке с новым антигосударственным проектом – неолиберальным проектом по сокращению роли государства. Этот второй антигосударственный проект повлек за собой отчетливые и жесткие сдвиги в политике, решительное расторжение социалистического общественного договора, который, при всех его недостатках, защищал граждан на протяжении всей жизни от рождения до смерти. При государственном социализме занятость, образование, здравоохранение и уход за детьми считались неотъемлемыми правами. Все это изменилось вслед за новой формулировкой общественного договора.

В соответствии с новым представлением о развитии, у НПО есть две разные роли: (пере)обучение и оказание услуг. В соответствии с описанными мною изменениями в программах развития после холодной войны, спонсоры и политики позиционировали НПО как «волшебную пилюлю» [Fisher 1997: 442]. НПО считались тренировочной площадкой, на которой будут прививаться либерально-демократические ценности (социальный капитал и привычки к сотрудничеству, доверию и участию) и граждане будут готовиться к общественной жизни. Таким образом, в России, как и в других постсоциалистических странах, НПО были посеяны как семена демократии; они играли центральную роль в изгнании враждебного духа коммунизма[68]. Как показано в книге Алексеевой, в третьем секторе очень важным является искусство убеждать. Большое внимание уделяется новому языку, средствам массовой информации и образовательным проектам, которые стремятся объяснить и убедить, чуть ли не «обратить» российский народ, чтобы он принял добрую весть об ответственной гражданской позиции.

Переводя внимание на отдельных людей, эта модель упускает из вида, что в выстраивании общественной жизни важны более широкие социально-политические условия. Она скрывает важную перестройку структуры. В России третий сектор берет на себя больше, чем рассчитывали его глобальные сторонники и местные участники. НПО (в основном состоящие из женских групп) подталкивали к оказанию услуг. В 1980-х годах гражданское общество подразумевало независимость и автономию гражданских организаций от государства. А теперь роль НПО, якобы негосударственных субъектов, пересматривается, они становятся «партнерами» государства, заходят на его территорию и берут обязанности, от которых государство само желает избавиться.

Критики неолиберализма отмечают аналогичные тенденции во всем мире. В США, как и в России в 1990-е годы, дискурсы о гражданском обществе подводили к тому, чтобы узаконить перестройку отношений между гражданином и государством и переопределить понятие «общественной сферы». И они тоже были связаны с похожей необходимостью убеждать. Опираясь на этнографические исследования американских некоммерческих организаций, антрополог Сьюзен Хайятт описывает реструктуризацию гражданской ответственности, которая произошла по мере ликвидации государства всеобщего благосостояния. Хайятт показывает, как дискурсы о гражданском обществе работали над созданием идеи волонтера – нового типа политического субъекта, идеально подходящего для неолиберального управления. В отличие от своего предшественника, политического субъекта, которого Хайятт называет гражданином, волонтер не ждет социальных благ от государства. Вместо этого волонтер «уполномочен» брать на себя ответственность и оказывать услуги другим [Hyatt 2001a]. Эта трансформация достигается с помощью ряда технологий – стратегий индивидуального подхода, таких как «самопомощь», – которые воздействуют на человека и побуждают его вести себя определенным образом [Cruikshank 1999; Hyatt 2001a]. В исследовании, выполненном в традиции Фуко, утверждается, что неолиберализм приводит не к сокращению роли государства, а к ее неявному расширению. Гражданское общество, а также отношения и институты, которые оно поддерживает, не отделены от государства, а тесно переплетены между собой [Hyatt 2001a: 204]. Эта путаница проявляется как в новых типах субъектов политики («неолиберальный гражданин»), так и в новых институтах, которые создает неолиберальный проект, – агентствах, которые являются как государственными, так и частными, и могут получать значительные государственные субсидии [Ibid.: 207].

Идея гражданского общества явно скомпрометирована. Однако, несмотря на новый поворот в научной критике, спонсорские организации существуют, а дискурсы развития продолжают просачиваться в контексты бывших социалистических государств. Гражданское общество и третий сектор остаются ключевыми символами, с которыми должны работать активисты, поскольку сотрудничество со спонсорскими организациями означает принятие моделей и концепций, которые они продвигают. Я двигаюсь дальше в критике НПО, чтобы поставить ряд вопросов об этом процессе участия. Какой смысл женщины-активистки видят в запретах на участие в благотворительной или волонтерской деятельности в контексте массовых социальных потрясений, краха систем социальной защиты и существовавшей ранее определенности? Как в своей работе они ориентируются в этих ценностях и дискурсах, распространяющихся и конфликтующих друг с другом? Как выглядит третий сектор на местах и какие методы для расширения прав и возможностей граждан он предоставляет своим участникам? О многом можно узнать, если присмотреться к «пробелам, оговоркам и различиям в идеях, которые претендуют на то, чтобы быть одним и тем же» [Gal, Kligman 2000] в этом проекте: к гражданскому обществу и принципу добровольности.

Несмотря на фактические последствия (оправдание приватизации и сокращение государственной поддержки), я обнаружила, что идея третьего сектора продолжает быть значимой для многих моих информантов. Неформальная общественная деятельность в 1990-е годы чаще всего привлекала учителей, врачей, инженеров, женщин с высшим образованием, не принадлежавших к партии-государству, но обладавших значительным культурным капиталом при старом режиме. Привыкнув к разговорам на кухне и к дебатам периода перестройки, эти люди возлагали большие надежды на политические реформы. Но в новой, демократической России они оказались обесцененными и отрезанными от возникших источников экономического и символического капитала. Волонтерская или общественная работа была для них способом компенсации. Модель третьего сектора привлекала их тем, что утверждала эту неформальную деятельность. Согласно этой модели, общественные группы, ассоциации и клубы являются неотъемлемой частью функционирования здорового общества. Логика индивидуализма их не отталкивала. Я видела, что акцент на индивидуальных правах, обязанностях и стратегиях самопомощи в литературе третьего сектора нашел отклик у женщин-активисток, с которыми я общалась. С одной стороны, они решительно выступали против конкретных шагов, к которым приводит неолиберальная формула – сокращения мер социальной защиты и отмены прежних привилегий. С другой стороны, они приняли логику индивидуализма, поскольку она представляла собой уход от советского дискурса, который был полностью дискредитирован[69]. Более того, по сравнению с двумя другими сферами – бизнесом и политикой – третий сектор считался приличным местом. Здесь мы наблюдаем интересный культурный расклад: советское отношение к деньгам и нравственности объединяются и сочетаются с гендерной формой верности третьему сектору. Рынок и официальная политика считались не только грязным, но и мужским делом. И наоборот – в этой модели негосударственная (или некоммерческая) сфера представлялась благопристойной, нравственной и в этом смысле исключительно женской.

Загадка третьего сектора в Твери

Тамара была участницей «Женского света» и бывшим университетским преподавателем. Ей было за пятьдесят. Когда мы познакомилась, официальной работы у нее не было. Она ушла из преподавания, когда на кафедре ей перестали платить зарплату. Тамара перешла в Федеральную службу занятости и стала работать социологом-аналитиком. За два года до нашего знакомства поначалу щедрое государственное финансирование было урезано, и она потеряла эту работу. Начальник был вынужден пойти на увольнения и стал требовать от некоторых работников, чтобы они увольнялись по собственному желанию (чтобы не платить пособия по безработице). Хотя в службе работали и мужчины,